Анж Питу

Свет, который вскоре разгорелся так ярко, что стал источником пожара, пришел с запада. Солнце, что разожгло во Франции огромный костер, в огне которого устрашенные народы прочли написанное кровавыми буквами слово «республика», взошло в Америке.

Итак, собрания, посвященные политике, происходили чаще, чем можно было бы предположить. Люди, явившиеся неведомо откуда, безвестные апостолы невидимого бога, скитались по городам и весям, сея повсюду семена свободы. Правительство, дотоле действовавшее так, словно его поразила слепота, начинало прозревать. Те, кто стоял во главе огромного механизма, именуемого государственным аппаратом, чувствовали, что некоторые части машины по непонятной причине отказывают. Сопротивление охватило все умы, хотя руки еще бездействовали; невидимое, оно было, однако, ощутимым, заметным, грозным, причем особенно грозным оттого, что, подобно привидениям, оставалось неуловимым и его можно было угадать, но нельзя было поймать.

Двадцать — двадцать пять испольщиков, работающих на Бийо, собрались в риге.

Бийо вошел туда первым, Питу последовал за ним. Все головы обнажились; шляпы оказались в руках присутствующих. Было видно, что эти люди готовы умереть по знаку хозяина.

Фермер объяснил крестьянам, что брошюра, которую им будет читать Питу, сочинена доктором Жильбером. Доктора хорошо знали в округе, где он владел несколькими участками земли, самым большим из которых была ферма, арендуемая Бийо.

Для чтеца приготовили бочку. Питу взобрался на эту импровизированную трибуну и начал чтение.

Надо заметить, что люди из народа (я посмел бы сказать: может быть, и вообще все люди) слушают тем внимательнее, чем меньше понимают. Очевидно, что общий смысл брошюры ускользнул от просвещеннейших умов деревенской ассамблеи и даже от самого Бийо. Однако среди темных фраз внезапно вспыхивали, подобно зигзагам молнии на черном, заряженном электричеством небе, сверкающие слова «независимость», «свобода» и «равенство». Большего и не требовалось: раздались аплодисменты, послышались крики: «Да здравствует доктор Жильбер!». Прочтена была примерно треть брошюры: с остальным порешили ознакомиться в следующие два воскресенья.

Все присутствующие получили приглашение собраться на том же месте в следующее воскресенье, и каждый обещал прийти.

Питу читал прекрасно. Нет ничего легче, чем пожинать лавры. Часть аплодисментов, доставшихся книге, Питу по праву отнес на свой счет; сам г-н Бийо, поддавшись всеобщему воодушевлению, начал ощущать некоторое почтение к ученику аббата Фортье. Физически и без того развитой не по годам, Питу после чтения вырос нравственно на десять локтей.

Лишь одно омрачало его триумф — отсутствие мадемуазель Катрин.

Впрочем, папаша Бийо, восхищенный действием, какое произвела брошюра доктора на слушателей, поспешил сообщить об успехе Питу жене и дочери. Госпожа Бийо промолчала — она была женщина недалекая.

А Катрин грустно улыбнулась.

— Ну, в чем дело? — спросил фермер.

— Отец, отец! — отвечала Катрин. — Я боюсь, что все это не кончится добром.

— Еще чего! Не каркай, пожалуйста! Учти, я больше люблю жаворонков, чем ворон.

— Отец, меня уже предупреждали, что за вами следят.

— Кто это тебя предупреждал, скажи на милость?

— Один друг.

— Один друг? Добрые советы заслуживают благодарности. Назови-ка мне имя этого друга. Ну, признавайся.

— Это человек, который много знает.

— Да кто же это, наконец?

— Господин Изидор де Шарни.

— Какое дело этому мюскадену до моих мыслей? С какой стати он дает мне советы? Разве я советую ему, какой надеть камзол? А мне ведь тоже нашлось бы что сказать.

— Отец, я не для того вам об этом сказала, чтобы вас рассердить. Он ведь дал этот совет из самых добрых побуждений.

— В таком случае совет за совет; послушай, что скажу я, и передай это ему от моего имени.

— Что же?

— Чтобы он и ему подобные господа дворяне подумали о себе, а не то им зададут жару в Национальном собрании; там уже не раз заходила речь о фаворитах и фаворитках. Пусть-ка его брат, господин Оливье де Шарни, который заседает там, в Собрании, и, говорят, недурно ладит с Австриячкой, возьмет это себе на заметку.

— Отец, — сказала Катрин, — у вас больше опыта чем у нас, поступайте как хотите.

— В самом деле, — прошептал Питу, осмелевший от собственного успеха, — зачем ваш господин Изидор вмешивается не в свое дело?

Катрин не услышала или не захотела услышать этих слов, и разговор прервался.

Обед прошел как обычно. Но Питу он показался нестерпимо длинным. Ему не терпелось блеснуть своим новым великолепием и появиться на людях рука об руку с мадемуазель Катрин. Для него это воскресенье было великим днем, и он поклялся вечно сохранить в памяти священную дату 12 июля.

Наконец, они вышли из дому около трех часов пополудни. Катрин, хорошенькая черноглазая блондинка, тоненькая и гибкая, словно ива над родником, из которого брали воду для фермы, выглядела очаровательной. Она нарядилась с тем врожденным кокетством, которое подчеркивает все привлекательное в женщине, а чепчик, сшитый, как она призналась Питу, ее собственными руками, был ей на редкость к лицу.