Анжелика и её любовь

А пока его задачей было встать на ноги, и он посвятил себя этому с упорством, которое всегда составляло основу его характера.

Он мужественно переносил лечение, выполняя все назначения и физические упражнения, которые без устали прописывал его друг. Ему было интересно самому оказаться объектом научного эксперимента, и это помогало ему не сдаваться, когда боль и уныние побуждали его отступить.

Когда Абд-эль-Мешрат впервые склонился над его ранами, лицо его сначала помрачнело, но затем мало-помалу прояснилось, хотя вид этих язв мог вызвать только отвращение.

— Хвала Аллаху! — воскликнул он. — Рана на левой ноге, самая серьезная, еще не закрылась.

— Она не заживает уже много месяцев.

— Хвала Аллаху! — повторил Абд-эль-Мешрат. — Теперь я могу не только поручиться за ваше полное выздоровление, но более того, уверен, что сумею избавить вас от увечья, которое омрачило всю вашу молодость… Помните, как в Гранаде, осмотрев вашу ногу, я сказал, что если бы, когда вы были ребенком, вас лечил я, вы бы никогда не стали хромым?

И он объяснил, что европейские врачи борются только с видимостью болезни, что при виде раны они думают лишь об одном — как добиться, чтобы ее поверхность побыстрее зарубцевалась. Им неважно, что под этой тонкой пленкой, которую природа стремится как можно быстрее соткать сама, остаются полости, больные, несросшиеся ткани, что приводит к атрофии и непоправимым уродствам. А вот каноны арабской медицины, черпая из мудрости древних, из искусства африканских знахарей и египетских бальзамировщиков, напротив, предписывают для каждого вида ткани свой срок рубцевания. Чем глубже рана, тем важнее сдерживать процесс ее заживления, и ни в коем случае нельзя его ускорять.

Вполне удовлетворенный тем, как протекало начало лечения, Абд-эль-Мешрат объяснил также, что так как к ране, по счастью, не прикасался ни один хирург, все разорванные и надорванные мышечные волокна уже срослись как следует. И поскольку, благодарение небу, раненый избежал такого страшного осложнения, как гангрена — единственной подлинной опасности при такого рода длительном лечении — он, Мешрат, лишь завершит дело, так хорошо начатое мэтром Обеном, палачом короля Франции и так счастливо продолженное долгими скитаниями, в которые его подопечный пустился после перенесенных пыток, чтобы избавиться от своих мучителей.

Подобно арабским ювелирам, Абд-эль-Мешрат отделывал свое творение с величайшей тщательностью. «Скоро вы будете ходить так красиво, что ваша походка произведет впечатление даже на самых высокомерных испанских грандов!» — говорил он.

Измученный Жоффрей де Пейрак вовсе не требовал столь многого. В прошлом он сумел настолько приноровиться к своей хромоте, что вполне смирился с мыслью, что встав на ноги, будет хромать еще сильнее. Лишь бы скорее начать ходить, скорее вновь обрести привычную силу и возможность владеть не только руками, но и ногами. Хватит валяться, он и так уже стал развалиной, и его силы убывают с каждым днем! Чтобы убедить его соблюдать необходимые ограничения вплоть до достижения окончательного результата, Абд-эль-Мешрат растолковал ему, что изменить походку для него очень выгодно, ибо так ему будет легче сбить со следа своих врагов. Если однажды он решится вновь ступить на землю французского королевства, кто сможет узнать в человеке, чья походка ничем не отличается от походки других людей, того, кого когда-то называли Великим лангедокским хромым? Мысль о столь неожиданной уловке весьма позабавила Жоффрея де Пейрака и убедила его во всем следовать предписаниям врача; с тех пор он принялся так же настойчиво, как и Абд-эль-Мешрат, добиваться результата, близкого к совершенству. Несмотря на болеутоляющие бальзамы и настойки, ему пришлось выдержать долгие муки. Рана под коленом оставалась открытой и болела, а он должен был сгибать и разгибать ногу, приучая ее действовать. Абд-эль-Мешрат заставлял его часами плавать в бассейне, чтобы нога не утратила гибкости и, главное, чтобы рана не закрылась. Порой ему хотелось только одного — спать, а от него требовали подвигов, не меньших, чем во время его бегства и возвращения в Париж. Врач и его помощники были неумолимы. К счастью, арабский ученый, человек тонкого ума, умел понять своего пациента, хотя их принадлежность к различным цивилизациям, казалось, могла бы воздвигнуть между ними непреодолимую преграду. Но они оба уже сделали немало шагов навстречу друг к другу. Абд-эль-Мешрат безукоризненно владел французским и испанским. А граф немного знал арабский и быстро совершенствовался.

Сколько дней протекли так, в белом спокойствии магрибского дома? Даже сегодня он этого не знал. Недели? Месяцы? Год?.. Он не считал. Время тогда приостановило свой бег.