Анжелика. Королевские празднества

— Увы! Мадам, это дело рук дьявола.

Королева страстно желала стереть все тени, которые омрачали их с братом привязанность друг к другу, и поэтому сказала:

— Надеюсь, Ваше Величество простит меня за то, что я была слишком француженкой. Но это мой долг перед сыном и Францией.

— Я ценю это в вас, — отвечал ей Филипп IV, — королева, моя жена, поступала так же и, будучи француженкой, думала только о благе моих королевств.

Он говорил о своей первой жене, дочери Генриха IV, память которой чтила вся Испания.

Затем брат с сестрой предались воспоминаниям об их брате, кардинале-инфанте Фердинанде, которого уже не было в живых. Он долгое время воевал во Фландрии против французов, пока в Брюсселе его жизнь не унесла трехдневная лихорадка.

Но тут Мазарини и дон Луис Аро почтительно приблизились к Их Величествам и доложили, что некий иностранный дворянин просит позволения войти.

Король Испании дал свое согласие, дверь отворили, и на пороге появился красивый молодой человек в роскошном, шитом золотом и серебром наряде и шляпе с великолепным плюмажем, украшенной зелеными лентами.

Королева Анна покраснела, узнав в «иностранном дворянине» сына, а молодая королева побледнела, без труда догадавшись, что видит собственного супруга, который был весьма хорошо сложен и превосходил ростом обоих министров.

Спустя мгновение «дворянин» удалился и дверь закрылась.

Испанский хроникер отмечает, что сорок пять лет жизни в стране, славившейся искусством ведения светской беседы, не прошли для Анны Австрийской даром, наделив ее всеми необходимыми навыками, чтобы сейчас ловко подхватить нить разговора, оборванную разыгранным спектаклем, сколь же неприличным, столь и смелым. Королева с удовольствием узнавала знакомые с детства тонкости испанского этикета, но, благодаря годам, прожитым во Франции, сейчас считала нужным немного смягчить их дружелюбием и снисходительностью. Анна Австрийская взглянула на брата, более бледного и неподвижного, чем когда-либо, и с улыбкой спросила, позволяет ли он дочери высказать свое мнение о недавнем посетителе. На что Филипп IV, не любивший, когда его к чему-то принуждали — да и кто бы осмелился, — резко ответил:

— Нет! По крайней мере, пока она не переступит порог этой двери!

Так он всех поставил на место. Пока его дочь, будь она хоть трижды королевой Франции, подчиняется ему, а не мужу, она обязана соблюдать испанский этикет. Приличия запрещают ей высказывать мнение о человеке, который, не имея на то права и не представившись, вошел к ней, и который не существовал для нее, пока она с разрешения отца не переступила границу Испании.

Но тут герцог Орлеанский, брат короля, уже не в первый раз сгладил неловкость. Он склонился к инфанте, которая сначала побледнела, затем покраснела, и спросил у нее с лукавой улыбкой:

— Сестра моя, как вам нравится эта дверь?

Мгновенно угадав истинный смысл вопроса, она с улыбкой ответила:

— Мне она кажется красивой и доброй.

Радость и оживление, которые она испытала при виде того, кто стал ей мужем, окрылили ее и придали смелости.

Даже король Испании, казалось, смягчился.

Обратившись к сестре с неким подобием улыбки, он удовлетворенно отметил:

— У меня красивый зять… У нас непременно будут внуки.

* * *

Отвечая на приветствия испанских грандов, ошеломленных его появлением, Людовик XIV уверенной походкой прошел по крытой галерее к выходу из дворца и покинул Фазаний остров. Своим отважным и сумасбродным, хоть и одобренным министрами, поступком король навсегда завоевал сердце венценосной жены.

Он запрыгнул в седло и поскакал к ожидавшим его неподалеку друзьям.

Сначала, рассказывал он, «уродливая одежда молодой королевы смутила его», но потом он увидел, что Мадемуазель верно описала инфанту. Голубые глаза, лилейная кожа, румяные щечки, чудесный рот и очень светлые волосы, которые ему удалось рассмотреть, хоть их и скрывали накладные пряди. Мария-Терезия выглядела юной и свежей, как роза. Людовик решил, «что сумеет ее полюбить».

Итак, все оказалось к лучшему. Друзья разделили его радость. Они поддержали своего суверена сегодня точно так же, как и тогда, когда его сжигала безумная любовь к Марии Манчини, когда он воспротивился кардиналу и поразил королеву-мать, пренебрегая своим королевством, грозясь отречься от престола. Они были верными соратниками во время безумных вылазок, когда он мчался к возлюбленной; они охраняли их покой, стоя на страже под окнами; они разгадывали ловушки, подстроенные шпионившей за Марией мадемуазель де Венель, гувернанткой, приставленной к племяннице кардиналом; они вынашивали заранее обреченные на провал планы похищения Марии, их с Людовиком совместного побега и тайной женитьбы, надежда на которую немного утоляла боль разлуки. Ради своего господина они были готовы вынести и испытать все, прекрасно зная его и понимая, что, в конечном счете, чувство долга и несгибаемая воля возьмут над Людовиком верх.

Он был королем.

Приближалась новая эпоха.

Прежде их жизнь состояла из череды дуэлей и любовных приключений зимой и военных кампаний летом. И если война вдруг прекратится, что они будут делать?