Анжелика. Королевские празднества

Купальни святой Жанны ни в какое сравнение не шли с римскими банями Тулузы, где даже небогатые горожане имели возможность воспользоваться парилкой. А здесь вода хоть и была горячей, но простыни были сомнительной чистоты, и в любой момент кто угодно мог заглянуть к банщику, который был и цирюльником, и хирургом, то он брил клиентов, то вскрывал нарывы. Потом Марго пришлось ждать няньку и буквально силком тащить ее домой, поскольку той, разумеется, хотелось хоть мельком взглянуть на город.

Опытной рукой она возвратила прическе своей госпожи привычную элегантность и аккуратность и тут же, не удержавшись, обрызгала ее ароматной водой.

— Осторожнее. Я не должна быть чересчур элегантна. Нужно, чтобы я внушила доверие своему зятю-прокурору.

— Увы! У ваших ног были такие блестящие кавалеры, а теперь вы наряжаетесь, чтобы обольстить какого-то прокурора!

— Это гораздо труднее, чем кажется. Я должна оставаться сдержанной, но при этом привлекательной. Как по-твоему, у меня получается?

— Пока ваши глаза сверкают, как драгоценные изумруды, вы никогда не будете выглядеть скромницей, — возразила служанка. — Даже когда я впервые увидела вас в замке Монтелу и вы были совсем юной девушкой, вы смотрели на мужчин так, словно хотели им сказать: постарайся чуть-чуть, и я твоя!

— Я? Марго! — воскликнула возмущенная Анжелика.

И строго добавила:

— Откуда такие мысли? Ты с большей уверенностью, чем кто бы то ни было, можешь подтвердить, что я веду добродетельный образ жизни.

— Ну, это оттого, что у вас ревнивый и бдительный супруг, хотя и не показывает вида, — парировала Марго. — Я повидала немало благородных дам, ведущих добродетельный образ жизни, и могу смело сказать, что вы принадлежите к самой опасной их разновидности.

— Я? — повторила, недоумевая, Анжелика.

Ее всегда удивляла эта крупная женщина, чье поведение напоминало властные манеры ее старой кормилицы.

— Вы, мадам. Потому что вы вызываете у мужчин не просто склонность, не мимолетное увлечение, а глубокую любовь, такую любовь, которую проносишь через всю жизнь. А когда такое происходит одновременно с несколькими мужчинами — это становится даже обременительно. Вам известно, что один тулузский юноша утопился в Гаронне из-за вас?

— Нет, не знала.

— Я не стану называть вам его имени, вы все равно никогда его не замечали. Вот поэтому он и покончил с собой.

Их прервал ужасный вопль, донесшийся с первого этажа, и они выскочили на лестницу. Внизу кричала женщина, явно чем-то испуганная. Анжелика со служанкой сбежали вниз и остановились в прихожей перед кучкой людей, на лицах которых читалось полное недоумение.

Крики стали тише, скорее даже приглушеннее, и, казалось, исходят они из высокого сундука эбенового дерева, стоявшего тут же.

Прибежавшая на шум Ортанс открыла сундук, и оттуда вылезла толстая горничная, та самая, что отворяла дверь Анжелике, и двое детей лет восьми и четырех, цеплявшихся за ее юбку. Мадам Фалло для начала влепила служанке звонкую пощечину, а затем спросила, что ее так перепугало.

— Вон там! Вон! — бормотала бедняжка, тыча пальцем куда-то в сторону.

Анжелика посмотрела туда, куда она показывала, и увидела Куасси-Ба, со скромным видом стоявшего позади. Ортанс было подскочила, но сразу взяла себя в руки и сухо проговорила:

— Это всего лишь мавр. Зачем было так кричать? Ты что, никогда не видела мавра?

— Н-нет, нет, мадам.

— Да в Париже все видели мавров! Сразу видно, что ты из глухой деревни. Дурочка!

Приблизившись к Анжелике, она бросила ей:

— Мои поздравления, дорогая! Из-за тебя в доме переполох. Привести сюда дикаря! Наверное, горничная возьмет расчет. А мне ведь стоило немалых трудов найти ее.

— Куасси-Ба! — крикнула Анжелика. — Эти дети и девушка боятся тебя. Так покажи им, как ты умеешь веселить людей.

Негр одним прыжком оказался рядом с ней. Служанка заверещала и вжалась в стену так, словно хотела слиться с ней. А Куасси-Ба сделал в воздухе несколько кульбитов, затем вытащил из карманов разноцветные мячики и принялся очень ловко жонглировать ими. Казалось, недавняя рана совсем не беспокоит его. Когда дети заулыбались, он взял гитару Джованни, уселся по-турецки на пол и принялся играть, напевая приятным, бархатистым голосом.

Анжелика подошла к своим слугам.

— Я дам вам денег, чтобы вы могли поселиться в гостинице и поесть.

Кучер сделал шаг вперед и, теребя красное перо, украшавшее его богатую ливрею слуги графа де Пейрака, произнес:

— Пожалуйста, госпожа, не могли бы вы дать нам и остаток нашего жалованья? Ведь это Париж, все дорого.

Молодая женщина, поколебавшись, удовлетворила их просьбу. Марго принесла ей шкатулку, и она отсчитала каждому, сколько полагалось. Слуги поблагодарили ее и откланялись. Джованни сказал, что возвратится завтра и будет к услугам госпожи графини. Остальные ушли молча. Марго что-то крикнула им с лестницы на лангедокском диалекте, но они не ответили.

— Что ты им сказала? — задумчиво спросила Анжелика. Она поняла слова служанки, но хотела, чтобы Марго их повторила.

— Что если они не приступят завтра к выполнению своих обязанностей, хозяин наведет на них порчу.