— Анжелика, это Хвастун. Один из наших карманников. Он же — тот редкостный болван, который в прошлом месяце попался, да так, что его засадили в позорный столб. Поэтому он у меня пока занимается стряпней, а тем временем покупатели на Центральном рынке подзабудут его рожу. А там мы напялим на него парик — и вперед, ножницы! Берегитесь, кошельки! Что у нас там в котелке, лентяй?
Хвастун шмыгнул носом и вытерся рукавом:
— Свиные ножки с капустой, хозяин.
— Сам ты свинья! — заорал Весельчак. — Разве можно этим угощать даму?
— Не знаю, хозяин…
— Сойдет, — потеряла терпение Анжелика.
Запах еды чуть не довел ее до обморока. До чего же унизителен этот голод, который начинает терзать ее в самые важные и драматические моменты жизни. И чем хуже обстоят дела, тем сильнее голод!
Хвастун вернулся с деревянной миской в руках, полной капусты и студенистого голья, а впереди него вышагивал Баркароль. Он подпрыгнул, а затем поприветствовал Анжелику, словно галантный кавалер, шаркнув маленькой пухлой ножкой и взмахнув большущей шляпой. Это была по-настоящему смешная пародия на придворные манеры. На лице Баркароля читался живой ум, и его можно было даже назвать привлекательным. Быть может, именно из-за этого, несмотря на уродство, карлик сразу пришелся Анжелике по душе.
— Сдается мне, Весельчак, ты доволен своим новым приобретением, — сказал он, подмигнув Николя. — Но что об этом подумает маркиза Полька?
— Заткнись, — проворчал главарь, — да и по какому праву ты посмел заявиться в мою берлогу?
— По праву верного слуги, который заслужил вознаграждение. Не забывай, что именно я привел тебе эту красотку, на которую ты столько времени пялился во всех парижских закоулках.
— Притащить ее на кладбище Невинных! Да, ловко придумано. Хорошо еще, что Великий Кесарь не забрал ее себе и не перехватил Родогон-Египтянин.
— Нужно было, чтобы ты ее выиграл, — заявил крохотный Баркароль, которому пришлось запрокинуть голову, чтобы взглянуть на Николя. — К черту того главаря, который не может побороться за свою маркизу! Не забудь, ты еще не заплатил за нее весь выкуп. Верно, красотка?
Анжелика пропустила их разговор мимо ушей: она увлеченно ела. Карлик с умилением разглядывал ее:
— В свиных ножках самое вкусное — это маленькие косточки, — любезно заметил он. — Их приятно сосать и ими весело плеваться. Я считаю, что все остальное, кроме них, не заслуживает внимания.
— Почему это ты говоришь, что я еще не заплатил выкуп? — нахмурился Весельчак.
— А как насчет того типа, она же хочет, чтобы его убили? Косоглазого монаха…
Главарь повернулся к Анжелике:
— Так это правда? Ты этого хочешь?
Она слишком поторопилась с едой. Пресытившись, она снова улеглась на постель, и на нее навалилось какое-то неприятное оцепенение. Анжелика ответила Николя, не открывая глаз:
— Да, так нужно.
— Это справедливо! — вскричал карлик. — Свадьбу нищих должна оросить кровь! Хо-хо! Кровь монаха…
Он грязно выругался, но, когда главарь пригрозил ему, скрылся за дверью.
— Это правда. Я хочу, чтобы ты помог мне кое-кого убить.
Николя зловеще расхохотался.
— Убить! Сколько пожелаешь! Я уже многих отправил на тот свет.
Анжелика почувствовала, что ненавидит его за эти ужасные слова, но в то же время ее охватило огромное облегчение.
Он это сделает! Николя это сделает ради нее. Наконец-то, напряжение, в котором она находилась так долго, постепенно стало спадать. До этого ею владели нетерпение, до предела натянувшее ее нервы, и одержимость, лишавшая ее способности рассуждать здраво. Она и боялась, и отчаянно стремилась к намеченной цели, понимая, что месть — последний ее долг перед мужем.
— Ты мне обещаешь.
— Я тебе обещаю.
«Ради Жоффрея, — думала она, — ради его чести, ради его доброго имени». Чтобы над ним не смели глумиться еще и после смерти.
Она сделает это! Она желала лишь одного: осуществления своей цели.
Потому что это последнее, что она может сделать ради него, принесшего покаяние на паперти собора Парижской Богоматери, оставленного всеми и почти покинутого ею самой. Только тогда в ней вновь возродится дыхание жизни.
Все остальное ей было безразлично.
Весельчак захлопнул ногой плохо пригнанную дверь.
Он стоял у изголовья странного ложа, на котором покоилась молодая женщина, и, упершись кулаками в бока, долго рассматривал ее. Наконец, Анжелика открыла глаза.
— Правда, что ты уже давно следил за мной в Париже? — спросила она.
— Я-то сразу тебя узнал. У меня ведь полно людей, они сразу докладывают мне обо всех, кто приезжает в Париж, и я лучше самих приезжих знаю, сколько у них драгоценностей и как можно до них добраться, когда на колокольне Гревской площади пробьет полночь. Но ты же меня видела в «Трех молотках»…
— Мерзавец, — прошептала она, вздрогнув, — почему тогда ты смотрел на меня и смеялся?
— Потому что я начал понимать, что скоро ты будешь моей.
Она холодно посмотрела на него, пожала плечами и зевнула.
Она не боялась Николя, как боялась Весельчака. Она всегда командовала им. Нельзя бояться того, кого знаешь с детства. Сон понемногу завладевал ею. В полудреме Анжелика пробормотала: