Анжелика. Тулузская свадьба

— Рядом с вами неуместно даже само слово «свобода». Вы не способны постичь его смысл. Вы годитесь лишь на то, чтобы жить подачками короля. Вот что вы называете служением ему.

— Это часть службы королю, в то время как вы…

— Я не прошу у него ничего, я без всякой задержки выплачиваю налоги моих людей, я плачу ему чистым золотом, добытым на моих землях или заработанным с помощью торговли. Знаете ли вы, милостивый государь, месье Массно, что из миллиона ливров налогов, собранных со всего Лангедока, четвертую часть внес я? Да будет это известно четырем с половиной тысячам дворян и одиннадцати тысячам буржуа провинции.

Но президент парламента услышал только одно.

— Зарабатываете торговлей! — воскликнул он возмущенно. — Значит, это правда, вы торгуете.

— Торгую и произвожу. И горжусь этим. У меня нет желания стоять с протянутой рукой перед королем.

— Ах! Вы говорите это с таким пренебрежением, мессир де Пейрак! Но запомните: именно буржуазия и новое дворянство есть сила и будущее королевства.

— Я в восторге от ваших слов, — иронично бросил граф. — Пусть же это новое дворянство сначала выучит урок галантности и посторонится, пропустив карету, где мадам де Пейрак уже потеряла терпение.

Но новоиспеченный барон упрямился и топал ногами в дорожной пыли и лошадином навозе.

— Нет никаких оснований, чтобы я посторонился. Я повторяю вам: мое дворянство не хуже вашего.

— Но я богаче вас, толстая образина, — взорвался Жоффрей де Пейрак. — И если буржуа ценят только деньги, прекрасно, посторонитесь, месье Массно, дайте дорогу богатству.

И он поскакал вперед, сбивая с ног слуг магистрата. Они едва успевали отскочить в сторону, чтобы не попасть под колеса кареты с графскими гербами. Кучер, который только и ждал знака хозяина, был несказанно счастлив, что торжествует над челядью этого простолюдина.

— Я отправлю донесение!.. Я отправлю два донесения!.. Я поставлю в известность монсеньора герцога Орлеанского, наместника Лангедока… и Королевский совет!

* * *

Чтобы сгладить неприятный эпизод, который отметил их возвращение из поездки к Черной горе, Жоффрей де Пейрак предложил Анжелике и позволил самому себе то, к чему оба стремились.

Отрешение, время без привычных забот и волнений. Неужели беспокойный мир науки и светского блеска ненадолго отступил?

Тишина. Мгновения покоя. Уединение, в котором они обрели друг друга — одни во всем мире. Они говорили обо всем, что уже пережили вместе за время брака.

Долгая дуэль, в которой они были противниками, закончилась, и они вышли из нее — удивленные, потрясенные, восхищенные, чтобы встретиться, соединиться, найти друг друга вопреки всему. Этапы, подробности и оттенки этого сближения, к которому они шли день за днем, были такими яркими, что Жоффрей с Анжеликой неустанно воскрешали в памяти все муки, порывы и мгновения, когда они чувствовали себя побежденными или преисполненными надежды.

Вечерами в домике на Гаронне, отдыхая на террасе, они вспоминали голос, который звучал у балкона.

Анжелика никак не могла понять, как она позволила так разыграть себя. Скромная одежда странствующего трубадура обманула ее.

— Как я могла заподозрить обман? Я же видела его грубые пыльные башмаки, одежду из простой саржи. Вы! Жоффрей. Такой элегантный!..

— Действительно, я должен был с особым вниманием отнестись к своему перевоплощению. Я опасался вашего живого проницательного взгляда, желавшего все увидеть, все понять… Мне понравилось, что вы не ушли, а выбрали магию мелодии и очарование безродного певца.

— Чего вы ждали от этой злой шутки?

— Того, что и случилось. Обнять вас и украсть один поцелуй.

— Это было недостойно! Я никогда не прощу вас!

Жоффрей де Пейрак объяснил, почему решил уехать в Париж, даже не повидав ее.

— Я ведь держал вас в своих объятиях… Я узнал чуть больше о тех сокровищах, которые вы скрывали от меня… Я не хотел и дальше страдать, сгорая в мучительном огне, как те грешники, что вечно желают и не в силах обрести желаемое. Поэтому уехал. Нет, очаровательная невинность, я не искал утешения у Нинон де Ланкло. Думать так — значит плохо понимать природу мужчины, когда он сражен болезнью любви, о которой говорят поэты и о которой так мало знают… Только обладание предметом своего желания может исцелить его. Все иное лишь вызывает отвращение. Вы были моим горизонтом. Множество тайн Искусства Любви, о которых я даже и не догадывался, открылись мне…

Он не привык откровенно признаваться в собственных чувствах, но говорил о том первом мгновении, первом взгляде, о том дне, когда увидел ее. Она вышла из кареты и стояла в лучах солнца, а вокруг пыль, танцы, шум, пронзительные звуки музыкальных инструментов и дробь тамбуринов.