Анжелика в Квебеке

— Могла ли я рассказать вам о себе всю правду? — воскликнула она. — Могла ли я в Тадуссаке помешать вам строчить письма королю обо всем, что вам придет в голову? Вы никогда не слушаете, о чем я говорю. Вы никогда не хотели услышать то, что я пыталась вам объяснить, если это не соответствовало вашим настроениям. Мне было очень тяжело, практически невозможно рассказать вам все… Этому было много причин… Часто мы оказывались в такой ситуации, что разглашение правды было бы опасно и для меня, и для вас… А кроме того, вы так чувствительны и благодушны; вам хочется, чтобы все происходило, как вам этого захочется. Правда может причинить вред вашей душе, сейчас именно это и происходит. Приходится молчать, лгать, лишь бы оградить вас от неприятностей. Да, Никола, рассказать всю правду вам невозможно, потому что вы не хотите ее слышать.

Ее упреки, казалось, нисколько не смутили Никола де Барданя.

— Напрасно вы пытаетесь оправдать свое лицемерие, — парировал он. — Ваша карта бита, теперь мне все ясно. Меня удивлял ваш отказ выйти за меня замуж; для меня это был бы неравный брак, но я готов был пойти на это ради любви к вам. Теперь же я понимаю причины вашего отказа. Вы пренебрегали мной, ведь я был ниже вас по положению в обществе. Вы были женой первого вельможи, любовницей короля…

— Когда за твою голову назначена определенная цена, когда тебя разыскивает полиция… Это довольно веские причины для молчания… И оставьте в покое короля. Он ничего не добился от меня, и я никогда не была его любовницей.

— Почему же?

— Он мне не нравился.

Она сказала это легко и с оттенком превосходства в голосе, еще раз напомнив о том, что в любви нет дела до королей, все решает женщина Бардань оторопело глядел на нее.

— Как вы можете, кто вам позволил говорить о короле в таком тоне!

Увидев, что она засмеялась, он закричал:

— Ничто для вас не дорого!

Она продолжала смеяться, и он помимо своей воли снова восхитился ею, ее взглядом, то нежным, то дерзким, она была очаровательна, и отчаяние вновь охватило его.

— …Судьбе было угодно, чтобы я встретил вас, — прошептал он. — Вы прикрылись маской скромной труженицы, вы были сама скромность и добродетель. Ни один мужчина в мире не любил женщину так, как я любил вас.

— Все так говорят.

— Но это правда. Вы обвиняете меня в том, что я чересчур идеализирую окружающий мир, но согласитесь, я был рожден не для того, чтобы стать жертвой тщательно продуманного маскарада и испытать столь горькое разочарование. Вы погубили меня.

Его голос дрожал от невыразимого страдания, и она потянулась к нему. Но внезапно он выпрямился.

— Не подходите! — приказал он.

Всеобвиняющий огонь горел в его глазах.

— …Я слишком желал вас. Страдания и наслаждения истощили мою жизнь. Встреча с вами не принесла мне ничего, кроме зла. Теперь я ясно вижу, насколько вы опасны, разрушительны. Вы внушаете мне ужас. Убирайтесь!

Терпение Анжелики лопнуло, и ее захлестнуло возмущение подобной несправедливостью.

По-видимому, сказала она холодно, г-н Бардань прекрасно научился обвинять других во всех своих неприятностях, в том, что именно она внушила ему страсть к своей персоне, хотя для этого она со своей стороны не подала ни малейшего повода. Но как бы трогательны ни были его воспоминания и сожаления, она-то предпочитает быть самой собой, а никак не женщиной с опущенными глазами. Он встретил ее униженную, загнанную в угол, и сохранил об этом душераздирающие воспоминания; так не будет ли он так добр, чтобы позволить ей не разделить его ностальгию… Она имеет полное право жить с высоко поднятой головой, не чувствуя себя оскорбленной, именно теперь, когда она наконец-то вновь обрела потерянное когда-то высокое положение, а ее ребенок — свое настоящее имя — Онорина де Пейрак. И сегодня это незаконнорожденное дитя посещает монастырь урсулинок, она окружена друзьями. И напрасно он взывает к ее совести, пытаясь пробудить в ней раскаяние. Тем хуже для него, Барданя, если он смотрит на нее как на преступницу и жаждет мщения: она-то всегда питала к нему только самые искренние дружеские чувства. Теперь она обойдется без его дружбы. Он ничем не отличается от остальных мужчин, которые любят лишь тех беззащитных женщин, полностью зависимых от их тирании…

Когда она замолчала, задыхаясь от волнения, она поняла, что лишь усилила его страдания, доказав ему, как мало места он занимая в ее жизни; счастье, что она просто не убрала его со своей дороги, как ненавистного врага, как жалкое насекомое.

Он был бледен как полотно.

— Любовь! — прошептал он, почти простонал. — Люди влюбляются! И любят! Любовь завоевывает все ваше существо, кажется, что она пришла к вам навсегда. Но однажды вы понимаете, что она уходит… Однажды вы вынуждены смириться с тем, что это был лишь свет далекой звезды, мираж… Он коснулся вас и исчез, даже не обратив на вас внимания.

— Вы опять поддались игре вашего воображения, Никола де Бардань, — возразила она. — Вы прекрасно знаете, что я обратила на вас внимание… Даже более того…

— Уходите! — он пальцем указал ей на дверь. Анжелика взяла перчатки и надела пальто.