Анжуйцы

– Бог мой, господин де Ла Тур, вас и здесь отыскали! Ведь это ваш секретарь, не так ли?

Глаза графа с беспокойством забегали по толпе. Он нервно заерзал на скамье, тщетно пытаясь скрыть волнение, что не ускользнуло от певца, а стало быть, знатока, человеческих душ Буаробера.

Тем временем секретарь Лепелетье поднялся по лестнице и, склонившись к хозяину, втиснул несколько шипящих слов в его великосветское ухо.

– Он в Париже.

Эти таинственные слова, не были услышаны ни кем кроме де Ла Тура и сидевшего с ним по соседству прелата.

Приор Франсуа Ле Метель де Буаробер был человеком особым, о его достоинствах и способностях впору сочинять легенды. Записной шутник, своим остроумием и веселостью снискал себе не только расположение первого министра Франции, но и, в последствии, покорил остротами Папу Римского, Урбана Восьмого. Или чего, например, стоит кресло № 6, закрепленное за Буаробером во Французской академии⁴. Дальше больше – близкий друг кардинала, спасший, как утверждали врачи, жизнь Его Высокопреосвященства, государственный советник, получивший дворянство для всей семьи, королевский духовник, наконец. Но обо всем этом, Франсуа Буаробер, пока не ведает и не помышляет, а по сему наслаждается жизнью в компании лиц, к которым не питает ни дружбы, ни привязанности.

Фраза, произнесенная секретарем, легким мотыльком запорхнула в ухо приора, который, не подав вида, с еще большей грустью, воззрился на сцену. Трудно назвать человека, который бы остался равнодушным, не испытав хоть самого малого любопытства, к подобному, овеянному тайной, обороту. Не стал исключением и наш весельчак Буаробер. Он, хоть и не без труда, подавил, вполне объяснимое, любопытство, как шелест бумаги принудил его впасть в новый грех, и он, косясь через плечо де Ла Тура, сумел разглядеть клочок, на котором было выведено стройными ровными буквами: «В полночь, у Трагуарского креста. Пароль – Ночной странник.»

Быть может, если бы де Ла Тур так спешно не спрятал записку, и тревожно не огляделся, желая удостовериться в сохраненной секретности послания, Буароберу не пришло бы в голову то, что в одно мгновение застучало у него в висках. Так же, в немалой мере, на его решения повлияли слова – «в полночь» и « пароль», максимально раскалившие интерес приора. Отослав секретаря, де Ла Тур еще некоторое время провел в компании людей разделявших с ним удовольствие от театрального лицедейства. Затем он поднялся, виновато улыбнулся и сверх учтиво произнес:

– Господа, прошу простить, но дела, не терпящие отлагательств, вынуждают меня покинуть ваше столь премилое общество.

Дворянин с тонкими, безупречными усиками и крошечной бородкой, в форме небольшого треугольника прилипшего к нижней губе, до сего момента, не проронивший ни слова, высоким голосом, ядовито заметил:

– Ваши неотложные дела нам хорошо известны, но будьте осторожны граф, близкие отношения с принцами крови, как правило, кровью и заканчиваются, разумеется, не для принцев.

Граф нелепо изобразил улыбку, несуразно поклонился, и, ступив на лестницу, ответил:

– Благодарю вас месье де Буларон, я всегда осторожен. А, что касается крови, то за мной стоит пятисотлетняя история моего рода и репутация, позволяющая без всяких стеснений иметь дело с самыми знатными вельможами Старого Света! Имею честь, господа.

Де Ла Тур с некоторой нервозностью обронил последнюю фразу и, спустившись вниз, исчез в толпе. Проводив его взглядом шевалье озлобленно, произнес:

– Именно репутация изменника и отступника не позволяет доверять ренегатам подобным вам.

– Что с вами, Буларон? Подобная нетерпимость вас не красит.

С наигранной доброжелательностью, вымолвил барон де Меранжак. Насупленный Буаробер, не выказав ни малейшего интереса к препирательствам бушевавшим в близости от него, какое-то время продолжал наблюдать за ходом пьесы, затем улыбнувшись, оглядел трёх дворян.

– Вот водите, любезный господин де Меранжак, то о чём вы просили меня, без труда удалось графу.

Барон и виконт удивленно обернулись, уставившись на того, кто с насмешкой продолжил свою мысль.

– Я о хандре, которая осмелилась мучить вас, и очевидно виконта, сегодняшним вечером. Хотя мне порой кажется, что элегия, неотступно следующая за вами, неся ваш порочный шлейф, впиталась в вас с молоком матери и возведена в ранг божества, которое вы холите и лелеете, выдавая за непременный признак родовитости и преобладания. Но вам невдомёк, что вы лишь тщедушные любимцы доли, изнеженные сибариты, облекшие в броню свои черствые души, что бы, не дай Бог, в них не проник лучик милосердия и сострадания.

Приор поднялся и озарил грозные лица трёх блистательных вельмож лучезарной улыбкой.

– Мне надоела ваша беспричинная унылость, господа, и я не смею более отвлекать вас от неё. Меня ждут в не менее докучливом месте. Поспешу в Пизани, к мадам де Рамбуйе, где надоедливые мадригалы, скуку разбавят глупостью.