Апдейт консерватизма

В то же время традиционное отождествление «тела» страны с телом государя [49] очень прочно держалось в народе. Государь в традиционных монархиях — больше чем просто символ государственного единства. Здесь налицо «телесная» связь. Не случайно поэтому как мы упоминали выше, антифеодальные революции, как французская, так и русская, ознаменовались уничтожением королевской (царской) семьи. Общепринятое истолкование этого факта гласит, что, например, большевики стремились уничтожить «символ», «знамя», под которым могли бы собираться контрреволюционные силы. На самом деле для людей, чувствующих и мыслящих консервативно, каковым было, на мой взгляд, подавляющее большинство населения Российской империи, уничтожение царской семьи не символизировало гибель «царского режима», а было равносильно уничтожению государства как такового. Сразу после гибели царской семьи начался стремительный распад империи.

Кроме того, притязания самодержавия на абсолютную власть постоянно встречали сопротивление со стороны населения, прежде всего в более или менее успешных попытках организации народного самоуправления на самых разных уровнях. Таковыми стали посадские и волостные миры, то есть городские и сельские органы местного самоуправления, возникшие в центральных и северных районах России в XVI–XVII вв. и управлявшиеся волостными и посадскими старостами. Мир управлялся сходом, который принимал буквально все важные для жизни общины решения, руководил политической и хозяйственной жизнью общины. Авторитет мира был настолько велик, что часто члены общины выполняли решения схода, даже если они шли вразрез с требованиями государственной власти. Мир просуществовал вплоть до Октябрьской революции. Как форма сельского самоуправления, он оказался одной из самых устойчивых и самых действенных форм проявления присущей России демократической политической культуры. Знаменитый русский ученый Питирим Сорокин писал, что многие авторы, прежде всего иностранные, критиковавшие авторитарный чиновнический стиль российской политики, так и не заметили, что «под железной крышей самодержавной монархии жило сто тысяч крестьянских республик» [50].

Наряду с формами самоуправления, осуществлявшимися «под железной крышей» государства, стихийно возникали формы свободной жизни, вводимые, так сказать, явочным порядком независимо от благоволения или, наоборот, сопротивления властей. Молодые и энергичные люди самых разных сословий бежали на юг и юго-восток: на Дон, на Терек, на Яик (река Урал), где образовались три вольные «казачьи республики», три «казачьих войска». Высшим органом управления здесь был выборный войсковой круг, который решал все вопросы внутренней и внешней политики. Москва использовала казаков как военную силу, прежде всего для охраны южных рубежей, и всячески поддерживала их деньгами и оружием. Но сами казаки ревностно охраняли свою независимость и долгое время отказывались присягать на верность московскому царю, считая свою службу добровольной. Беглые крепостные и холопы привыкли искать спасения на Дону, ибо даже московские власти признавали провозглашенный казаками лозунг «с Дону выдачи нет». Нет необходимости доказывать, что именно обширность пространства Московского государства, с одной стороны, требовала «стягивания» его железными скрепами самодержавия, а с другой — создавала возможность появления своеобразных институтов прямой демократии.

XX век с его тремя русскими революциями — революцией 1905–1907 гг., Февральской и Октябрьской революциями 1917 г. — полностью реализовал потенциал революционной политической культуры России. Революционной политической культурой можно назвать склонность подданных монарха или граждан государства видеть в революции, то есть в восстании народа против государства, наилучший способ добиться равенства и справедливости. Однако, как правило, революции, вопреки ожиданиям их участников, ни равенства, ни справедливости не приносят. Наоборот, они могут вместо свободы принести рабство, а вместо справедливости — неравенство и социальный гнет. Об этой диалектике равенства и свободы достаточно говорилось в первом разделе книги. В любом случае опыт революций обогащает политическую культуру народа. Несмотря на двойственный смысл любой революции и обычное несовпадение ее целей с результатами, революция меняет страны и цивилизации и открывает новые, неведомые доселе исторические горизонты.