Апекс

Вокруг так много людей. Они мельтешат, гудят, роятся. Их тела мельтешат, словно мошкара, сводят с ума периферийное зрение и не дают оторвать глаза от пола. Как же их много…

Он смотрит на неё, и впервые за все время их знакомства она его раздражает.

– Это не катастрофа, – глухо говорит он.

Она поднимает на него заплаканные глаза, и там – немые упреки, трусливые доводы, невысказанная обида и где-то в темной, вязкой глубине широких зрачков – его вина. Он отводит взгляд, словно обжегся. Он опускает ресницы, смотрит в пол и говорит:

– Слушай, ты не первая, и не последняя, кто делает это.

Его голос становится раздраженным – это что, чувство вины растет, набухает внутри него, сверкает на дне колодцев её глаз?

– Ты же не маленькая…

– Вот именно, – тихо шепчет она.

***

«И снится нам не рокот космодро-о-ма-а…»

Колонки орут, просто надрываются.

«Не эта ледяная синева-а…»

Мы скачем, словно вожжа под хвост попала. И ладно мы с близнецами, а вот Тройка – взрослая баба – скачет, словно ровесница двух отмороженных.

«А снится нам трава, трава у до-о-ма-а…»

– Зелё-ёная, – дерем мы глотки, – зелё-ёная трава-а…

А потом топот заглушает наши голоса – мы скачем и орем, орем и скачем, и совершенно не попадаем ни в ритм, ни в ноты, но так хорошо нам не было уже давно. Сколько? Реверсов сто назад? Да куда там… Тысячу? Две тысячи? Да какая разница!? «Земляне» жгут так, что у нас пятки горят, и легкие распирает от желания порвать к чертям собачьим голосовые связки: «Зелё-ёная, зелё-ёная трава-а…» И мы рвем. И пляшем. Все, кроме Медного, потому что он стал какой-то бледно-зеленый. Да и Бог с ним, с Медным… Земля в иллюминаторе!

Когда «Земляне» заходят на третий десяток повторов, самый милосердный из нас останавливает музыку. Мы падаем на стулья. Шелест вдохов и выдохов летает под высоким потолком, словно стайка мелких птиц, отупелые улыбки расцветают на раскрасневшихся лицах – тела обессилены, головы пусты – то, что доктор прописал.

– Щас блевану… – курлычет Медный.

А через секунду приводит план в исполнение. Звук выворачиваемого желудка, льющегося на пол содержимого. Мы хохочем. Медный стонет и пытается материться. Очень давно мы не «принимали на грудь», и Медный напрочь забыл, где же его норма. Кряхтит, отплевывается и, видимо вспоминает, где она была – да, да… примерно шесть рюмок тому назад.

Мы смеемся ровно до той поры, пока амбре от блевотины не добирается до первого из нас.

– Ох ты ж, блядь… – подскакивает Отморозок и зажимает нос. Он бежит непонятно куда, лишь бы подальше от вонючей лужи. Кривенько так бежит – закон вместе со всеми его представителями, официальными и неофициальными, подох, а потому, есть тебе восемнадцать или нет – нам решительно по херу. Наливают всем, у кого есть желание. У кого нет – тоже наливают в надежде разбудить дремлющий нездоровый энтузиазм. Отморозок оборачивается:

– Я там сидеть не буду! – орет он.

Медный что-то бормочет в трехнедельную бороду. Мы смеемся, и лица у нас красные. Следом за Отморозком поднимается Тройка, но не для того, чтобы жеманно выразить своё «фи» – она идет к баку с водой, наполняет стоящее рядом ведро и тащит его к месту аварии. Чтобы смыть «произошедшее», ушло три ведра, но мерзкий запах по-прежнему витает в воздухе.

– Итак, друзья мои… – пьяно подводит черту Куцый, – …становится очевидным, что спать мы сегодня будем где-то наверху…

Мучительное бормотание Медного.

Куцый поднимает глаза и смотрит на меня с абсолютно трезвым ехидством, мол «рада?» Я смотрю на него, и мне плевать, что там говорят его глаза – в моей голове порхают бабочки и пляшет пьяный бегемот, отчего становится легко, но кренит то вправо, то влево.

– Куда пойдем? – поднимается на ноги Зануда, но снова садится, потому что ноги бессовестно предают его. Со второй попытки он все же договаривается со своим телом. И не просто договаривается, но и находит в себе силы, чтобы подойти к стереосистеме и отцепить провода от автомобильных аккумуляторов. «Баста, карапузики, кончилися танцы!»

Я-то знаю, куда пойду, поэтому поднимаюсь на ноги, поворачиваюсь и иду к лестнице. Бегемот в голове дает жару – я заваливаюсь набок и смеюсь от нелепых бегемотных «па». Пытаюсь обрести равновесие – тщетно. Меня почти уронило на пол, но чья-то крепкая рука хватает меня за шкирку. За моей спиной звучит тихое:

– Стоять.