Апельсин потерянного солнца

Зал вздрогнул от неожиданности, загудел. В этом шуме Алек уловил и голоса в свою поддержку. Секретарь стучал кулаком по столу и что-то кричал то вслед удаляющемуся «товарищу», то в зал. Никто его не слушал…

Если ещё пять лет назад любое публичное проявление политического инакомыслия неминуемо влекло за собой арест, то сейчас органы КГБ, в частности специально созданное управление по борьбе с «идеологическим диверсиями», работали с «националистами» и «антисоветчиками» более утончённо и замаскированно. Однако в результате психологического прессинга, подрыва профессиональной карьеры, клеветы, различных провокаций и запугивания объекту давления нередко оставался лишь выбор между маргинализацией и эмиграцией…

Учитывая очевидные заслуги Багумяна, а вернее, под их давлением, партсобрание ограничилось выговором «за притупление политической бдительности». Однако было совершенно очевидно, что этим дело не кончится. Ощущение чужого взгляда на спине усиливалось день ото дня: на строительном участке, в стройуправлении во время отчёта и даже на прогулке с женой и детьми в парке в выходной день. Что-то, казалось, изменилось в лицах коллег и подчинённых. Чувство подвоха нарастало…

Однажды за ужином Алек, положив вилку, посмотрел в глаза Элеоноре необычным, то ли отчаявшимся, то ли, наоборот, полным безрассудной решимости взглядом. Она всё поняла ещё до того, как он произнёс слова, предрешившие их дальнейшую судьбу…

Глава 35

«Время такое», «время было такое»… Этим убийственным аргументом часто пытаются оправдать ошибки, упущения и даже самые злостные преступления.

Идеологам компартии, наверное, и не приходило в голову, что когда-нибудь и им пригодится этот довод. Они были уверены, что подчинили или вот-вот подчинят себе само время и мировое пространство, дабы беспрепятственно проделывать свои грандиозные эксперименты над человечеством с целью установления абсолютного контроля над единственным в природе разумным существом — Божьей идеей и творением, подавления данной ему свыше свободной воли и способности мыслить и выбирать. То есть человеческая личность должна была нивелироваться, раствориться в некоем размытом, безликом социальном коллективе, а всё живое в человеке — подчиниться абстрактной и изменчивой совести коллектива и его совокупному разуму…

Вряд ли о таком «совершенном» обществе свободы и процветания мечтал вождь мирового пролетариата, но, видно, всё пошло другим путём[66]. А пока имелось то, что имелось: правда и ложь затейливым образом перемешались и, пытаясь ужиться, вводили честных людей в заблуждение и уныние. Добрые и великие по своей сути идеи трансформировались в условную риторику, зачастую прикрывающую собой реальное зло и несправедливость. Как результат, в стране «развитого социализма» планомерно исчезала вера в коммунистические идеалы, в обществе утверждалась двойная мораль.

Упорное стремление контролировать массы и каждого человека в отдельности формировало у людей два различных образа мышления — публичный и личный. Первый предназначался для общения с начальством, выступлений на собраниях, высказываний в коллективах, второй — для разговоров в узком кругу друзей и близких. В зависимости от ситуации и обстановки мозг человека помимо его воли, самостоятельно, переключался на нужный режим. В качестве переключателя служил обострённый, можно сказать, выдрессированный инстинкт самосохранения.

Правда категорически не поощрялась. Вернее, она должна была появляться только в строго указанных местах и в приличной форме. Если правда появлялась без приглашения, сама по себе, не в нужном месте и не в соответствующих одеждах, то тут же следовали окрик, запрет, угрозы и конкретные санкции. Ударника труда, честного и порядочного человека, такого, как, скажем, Алек Багумян, можно было в одночасье превратить в разгильдяя, негодяя, отщепенца и даже «врага народа», натравив на него коллектив, а по сути — стаю «товарищей», всегда готовую растерзать изгоя, который ещё минуту назад был героем. Живые, нестандартные, инициативные люди не нужны были системе. Личность должна была быть «как все», не высовываться и полностью подчиняться группе. Партийно-государственная бюрократия поощряла казённое лицемерие, которое становилось залогом успеха и карьерного продвижения. Как-то незаметно исчезла из общественного сознания граница между добром и злом. Вопреки усиливающимся оптимистичным лозунгам, в обществе распространялось чувство какой-то беспросветности, предопределённости завтрашнего дня и заданности будущего.