Апок, зазыватель бизонов

Я был рад, что не придется стрелять из ружья. Мне не хотелось громким выстрелом будить всю долину. Положив ружье на землю, я взял стрелы и лук и пробрался сквозь кусты к узкой тропинке, по которой должны были пройти лоси. Ждать мне пришлось недолго. Лоси гуськом вышли на тропинку; они мотали головами, стараясь не задеть за острые сучья и ветви и не исцарапать новых нежных рогов.

Я спрятался за дерево у самой тропы; когда первый лось поравнялся со мной, я выстрелил, и стрела вонзилась между ребер. Я взял еще одну стрелу и ранил второго лося, но третий обратился в бегство раньше, чем я успел натянуть тетиву. Однако первые два лося были ранены смертельно: я слышал, как они бились в зарослях. Когда я подошел к ним, они уже не дышали. Я позвал женщин, и мы быстро содрали шкуры с животных и разрезали мясо на длинные полосы. Питаки тотчас же начала скрести ножом одну из шкур, приготавливая для меня одеяло.

Мы разложили костер из тополевой коры, которая почти не дает дыма, зажарили ребра лося и сытно поели. После полудня я помог женщинам построить вигвам из кольев, веток, коры и травы. Теперь мы могли разводить костер в этом вигваме, не опасаясь привлечь врагов. Все мы работали не покладая рук, так как знали, что на островке нам придется прожить много дней.

На следующий день я предполагал спрятаться неподалеку от ловушки и следить за стадами бизонов, приходящих на водопой, как велел мне сокол. Но вечером Питаки убедила меня изменить этот план.

– Брат, – сказала она, – времени у нас еще много, ты успеешь открыть тайну зазывателя, а я не могу не думать о лошадях, которых ты мне подарил. Конечно, они мирно пасутся в ущелье, но я боюсь, как бы у тех четырех, на которых ты надел путы, не были повреждены ноги. Пойди туда и надень путы на других лошадей.

– Правду ты говоришь, – ответил я. – Сделай новые путы, а завтра, на рассвете, я отправлюсь в дорогу.

Задолго до рассвета я взял ружье, немного мяса и покинул островок. Направлялся я к Столовой горе, тускло маячившей в лунном свете. Я шел быстро и ни разу не останавливался. Было около полудня, когда я спустился в маленькое ущелье. Лошади паслись на южном берегу речонки; увидев меня, они захрапели и обратились в бегство. Я пересчитал их; пропала одна лошадь – одна из тех, на которых я надел путы. За эти несколько дней животные одичали, и мне не сразу удалось их поймать. Путы не повредили ног лошадям, но все-таки я их надел на других лошадей. Потом я отправился на поиски пропавшей лошади. Вскоре я нашел ее на берегу речонки; половина ее была съедена, а на земле я увидел следы огромных медвежьих лап.

Я должен был или убить этого медведя, или увести лошадей из ущелья. Если я оставлю их здесь, лошади, на которых надеты путы, будут съедены. Я решил помериться силами с медведем. Не велик подвиг – охотиться на гризли, имея в руках одно из тех ружей, какими пользуетесь теперь вы, белые. Ваше ружье стреляет несколько раз подряд, а у меня было курковое ружье. Я знал, что, если первая пуля не убьет гризли, он меня растерзает раньше, чем я успею снова зарядить ружье. Для меня гризли был не менее опасным противником, чем воин враждебного племени. Долго я колебался. Наконец я зарядил ружье, спрятался в кустах, в сорока шагах от мертвой лошади, и стал ждать.

Гризли пришел, «когда начало смеркаться. Выйдя из зарослей, он направился к мертвой лошади. Величиной он был с самку бизона, но, конечно, гораздо ниже. Он шел смело напрямик; черные медведи осматриваются по сторонам, пока не убедятся, что опасность им не угрожает, но гризли никого не боится. Подойдя к мертвой лошади, он разгреб лапами траву и ветки, которыми покрыл свою добычу, потом оторвал большой кусок мяса от бедра и стал его пережевывать. Воспользовавшись тем, что он стоит неподвижно, я прицелился в правое его ухо и выстрелил. Гризли упал как подкошенный; пуля пронзила ему мозг, но он долго еще содрогался, словно хотел подняться и растерзать того, кто причинил ему боль.

Когда жизнь покинула его, я подошел к нему и принес его тело в жертву Солнцу. Себе я взял только когти и узкую полоску меха; в нее я хотел завернуть священную трубку, которую надеялся со временем приобрести. Потом я поел мяса, которое взял с собой, залег в кусты и проспал всю ночь. Домой, на островок, я вернулся к вечеру следующего дня. Женщины обрадовались, узнав, что я убил гризли, а сестра моя воскликнула:

Будь я мужчиной, я бы могла носить ожерелье из его когтей.

– Ты и теперь имеешь право носить эти когти, – отвечал я. – Ты помогла мне угнать лошадей, ты совершила подвиг. Возьми когти и сделай из них ожерелье.

Она приняла подарок и с гордостью надела на шею ожерелье.

Настали для нас мирные, спокойные дни. Военные отряды не рыскали больше в окрестностях; во всяком случае их не было видно. Каждое утро, на рассвете, я шел один либо с сестрой к ловушке или к дальнему концу каменных гряд, откуда следил за стадами, приходившими на водопой. В сумерках я возвращался на наш маленький островок и, поев, ложился спать.