Апокалипсис от Кобы. Иосиф Сталин. Начало

Менжинский явился к нему в камеру, объявил, что добьется отмены приговора, каким бы он ни был. «Будет безумием, если знаменитого революционера расстреляют в стране победившей Революции… Как бы вы ни относились к нам, вы не можете отрицать, что мы революционеры!»

После чего исполнили знакомый уже номер. Савинкова начали привозить на квартиру Менжинского. И опять полусогнутый Менжинский предложил все из меню обольщения: играл Моцарта, читал Омара Хайяма… Заодно доказывал, что большевики нынче исполняют мечты и программу эсеров – партии Савинкова.

В августе состоялся знаменитый суд над Савинковым.

Савинков признал свое поражение в борьбе с Советской властью. Свою речь на суде он начал знаменитым вступлением, которое перепечатали газеты всего мира: «Я, Борис Савинков, член бывшей Боевой организации социалистов-революционеров, друг и товарищ Егора Сазонова и Бориса Каляева, участник убийства Плеве и великого князя Сергея Александровича, участник многих террористических актов, всю жизнь работавший только для народа и во имя его, обвиняюсь ныне рабочекрестьянской властью…»

Савинкова приговорили к смерти. Он выслушал приговор спокойно-насмешливо. Он уже был приговорен в свое время к смерти царским судом.

И вскоре Верховный суд ходатайствовал перед ВЦИК о смягчении приговора. Расстрел отменили. Заменили приговором – десять лет. Менжинский, продолжая игру, сообщил Савинкову, что и тюремный срок отменят. Ведь такие люди, как Савинков, нужны советской власти. Между прочим рассказал, что меня все-таки схватили и я сижу здесь же, на Лубянке. Меня в тюремной одежде провели мимо камеры Савинкова. Он смог увидеть меня через глазок. Менжинский сообщил ему, что меня на днях расстреляют. Савинков попросил заступиться. Менжинский обещал, хотя заметил, что заступаться за князей в стране революции не принято. Но вскоре сообщил, что я помилован… из уважения к Савинкову. В конце концов убитый постоянным благородством вчерашнего врага Савинков сказал: «Воля народа – закон. Прав он или не прав, я всегда ему подчинялся». И заявил: «После тяжкой, долгой и кровавой борьбы с советской властью, в которой я сделал, может быть, больше, чем другие… я признаю безоговорочно советскую власть и никакой другой».

Его перевели в камеру, похожую больше на гостиничный номер, стали выводить на прогулки. В камеру приходила и она – парижская любовница.

Но вскоре меня вызвал в свой кабинет Ягода. Он сообщил, что Савинков не хочет разоружаться и сотрудничать! Ему предложили одно дельце. Отказался. Предложили сдать свою сеть. Отказался!

– И вот что я придумал, – сказал Ягода. – Мы покажем Савинкову… тебя! И расскажем, что ты, бесстрашный князь Д., согласился работать с нами! Это будет для него потрясением.

– Не выйдет.

Ягода только улыбнулся:

– Знаю. Это не моя идея. Но если это не выйдет, тогда поговорим с ним по-другому. Хватит с ним цацкаться!

Я услышал голос Кобы!

Ягода ушел хмурый. Ночью мне позвонил Коба:

– Тебе передали?

– Савинков не тот человек. Он не будет предавать своих. История со мной у него не пройдет, он все поймет. С ним надо совсем иначе.

Коба сказал по-грузински:

– Что значит – не будет? Не будет – заставим. Мижду нами говоря, слишком с ним цацкаются. Комната с коврами, даже его блядь приводят. Может, он у вас в санатории? Буржуазные разведки не стыдятся пользоваться пытками, почему у нашей, пролетарской, такие слабые нервы? Ладно, задание получил – исполняй.

Финал наступил в день, когда я исполнил задание. Дело происходило в кабинете Пилляра, заместителя тогдашнего начальника КРО (контрразведывательного отдела). Точно помню число: 7 мая 1925 года (но все-таки проверьте).

Савинкова привели с прогулки. Его теперь ежедневно возили по городу – соблазняли волей. После чего в кабинете Пилляра он обычно пил чай, пока ждал охрану – для возвращения в камеру.

В тот день его возили, кажется, в Царицыно…

Его сопровождали несколько человек охраны, двое привели его в кабинет Пилляра и теперь ждали под дверью.

Принесли, как обычно, чай. Но чая он не пил. Стоял у окна, разговаривал с Пилляром, когда вошел я. Я ничего не успел сказать.

Он усмехнулся и, продолжая смотреть в окно (окна выходили во внутренний двор), заговорил: