Апокалипсис Томаса

С усопшими я знаком гораздо больше, чем мне бы того хотелось, и по личному — причем немалому — опыту общения с ними могу вам сказать, что призраки мертвецов, которые задержались в этом мире, не говорят. Почему — не знаю. Даже если они умерли насильственной смертью и очень хотят, чтобы убийцы понесли заслуженное наказание, они не могут сообщить мне критически важную информацию ни по телефону, ни при непосредственном общении. Не могут они посылать сообщения по Интернету. Возможно, причина в том, что они, имея такую возможность, узнали некие подробности о смерти и о потустороннем мире, которые нам, живым, знать не полагается.

В любом случае, общение с мертвыми иной раз раздражает даже больше, чем общение с живыми, что удивительно, если учесть, что Департаментом транспортных средств руководит живой человек.

Не отбрасывая тени в последних прямых лучах заходящего солнца, жеребец стоял с поднятой головой, гордый, как любой патриот при виде обожаемого флага. Но ему флагом служили только золотистые волосы наездницы. В этом месте он пастись больше не мог, нагуливал аппетит для Елисейских Полей.

Вновь приблизившись ко мне, блондинка так пристально всмотрелась в меня, что я почувствовал ее отчаяние. Руками она изобразила люльку и начала покачивать ее из стороны в сторону.

— Младенец? — спросил я.

Да.

— Ваш младенец?

Она кивнула, но тут же покачала головой.

Нахмурившись, кусая нижнюю губу, женщина замялась, прежде чем вытянуть перед собой одну руку, ладонью вниз. От земли ладонь отделяли примерно четыре с половиной фута.

Привыкший разгадывать шарады мертвых, я предположил, что она говорит о нынешнем росте младенца, которого она в свое время родила, уже ребенка девяти или десяти лет.

— Он уже не младенец. Ваш ребенок.

Она энергично кивнула.

— Ваш ребенок по-прежнему жив?

Да.

— Он в Роузленде?

Да, да, да.

Полыхая на западном небосклоне, древние боевые корабли, построенные из облаков, меняли цвет с яростно оранжевого на огненно-красный по мере того, как темнело небо, становясь все более фиолетовым.

Когда я спросил, девочка у нее или мальчик, она дала понять, что последний. Судя по указанному ею росту, я сказал, что ему лет девять или десять, и она подтвердила мою догадку.

Точно зная, что никаких детей в Роузленде нет, я задал, с учетом душевной боли, написанной на лице женщины, самый очевидный вопрос:

— Ваш сын… здесь ему грозит беда?

Да, да, да.

Далеко к востоку от особняка, скрытое раскидистыми дубами, находилось поле для выездки, на котором теперь росли сорняки. Его окружала местами разрушающаяся изгородь.

Конюшня при этом выглядела так, словно построили ее на прошлой неделе. Забавно, но все стойла сияли чистотой, ни единой соломинки, никакого навоза, чего там — ни пылинки, словно в конюшнях все регулярно намывали дочиста. Судя по такому идеальному порядку и воздуху, свежему, как в зимний день после снегопада, лошадей здесь не держали многие десятилетия, то есть женщина в белом умерла давно.

И каким тогда образом у нее мог быть ребенок девяти или десяти лет?

Некоторых призраков продолжительный контакт настолько изматывает, что они тают в воздухе, и проходят долгие часы, а то и дни, прежде чем они могут появиться вновь. Но эта женщина обладала сильной волей, так что внешность ее не менялась. Но внезапно, когда воздух замерцал и странный грязно-желтый свет растекся по земле, она и жеребец — вероятно, его убили одновременно с хозяйкой — исчезли. Не начали таять или становиться прозрачными от краев к центру, как случалось с другими оставшимися в этом мире душами, а просто исчезли в тот самый момент, когда начал меняться свет.

Едва красный диск солнца стал желтым, с запада налетел ветер, нагнул ко мне эвкалипты, которые росли у меня за спиной, зашелестел листвой калифорнийских дубов, росших к югу от меня, бросил волосы мне в глаза.

Я посмотрел на западный горизонт, за который еще не закатилось солнце, словно какой-то небесный хранитель времени перевел космические часы на несколько минут назад.

На этом невероятности не закончились. Желтизна разлилась по всему небу, и — при полном отсутствии облаков — ее прочертили полосы дыма или сажи. Серые потоки с прожилками черного двигались с невероятной скоростью. Они расширялись, сужались, извивались, иногда сливались, но всегда разделялись вновь.

Я не имел ни малейшего понятия, что это за небесные реки, но их вид задел черную струну интуиции. Я заподозрил, что надо мной несутся потоки золы, сажи, пепла, всего того, что осталось от мегаполисов, уничтоженных взрывами невероятной силы, а потом выблеванных высоко в атмосферу, где всю эту грязь удержали и потащили с собой реактивные потоки измененной войной тропосферы.

Грезы наяву случаются у меня даже реже пророческих снов. Когда такое происходит, я знаю, что касается это внутреннего события, не выходящего за границы моего разума. Но разворачивающийся передо мной спектакль ветра, жуткого света и ужасных небесных рек на грезу никак не тянул. Реальностью он соперничал с пинком в промежность.