Апокалипсис Томаса

Константин, глава ее секты и поэт ее темного сердца, оказался не поэтом, а жалким плагиатором, крадущим у лучших. Из бледно-синих глаз Виктории чуть ли не полетели искры. Если его поэзия оказалась украденной, не просто украденной, но измененной, чтобы соответствовать низкой цели, тогда и мудрость его философии — его безумное восхваление бессмертия на земле — могла оказаться заимствованной и ложной, но в канун завершения истории Роузленда она не смела даже допустить такой мысли. Только еще больше ненавидела меня за это откровение.

Я закончил цитату, вонзил в нее, словно кинжал:

— «Это сказка в устах глупца, где много звонких фраз, но смысла нет».

Чтобы порадовать моего друга Оззи Буна и потешить себя, я прочитал пьесы Шекспира не по одному разу и запомнил некоторые строки. Но я не целеустремленный ученый с фотографической памятью. Цитаты пришли на ум, потому что я открыл разум свободному потоку слов, как медиум с карандашом и бумагой пишет послания, инициированные не в его голове. Я удивился не меньше Виктории, услышав эти цитаты, слетающие у меня с языка.

— Вы сказали, что не пройдет и часа, как ваша нога будет стоять на моей шее, — напомнил я ей. — «Неслышная и бесшумная нога». Это из комедии «Все хорошо, что хорошо кончается». «Неслышная и бесшумная нога времени».

Виктория предложила мне заткнуться.

Вместо этого я позволил себе еще одну цитату из Шекспира, которую она не произнесла в комнате, где компанию нам составляли котлы и бойлеры.

— «Так с часу и на час мы созреваем, а после с часу и на час — гнием»[37].

Изумление на ее лице показало, что похожие строки Константин Клойс выдавал ей за собственное творение, поэтическую доктрину своего культа.

— Нет, — она покачала головой. — Все не так. Должно быть… «И с часу и на час мы созреваем, тогда как с часу и на час они гниют». Они гниют, ты гниешь, вы, невежественные клокеры, гниете и гниете — не мы.

Слезы наполнили ее глаза, но меня они не тронули. Я полагал, что эта соленая вода — тот же яд гадюки.

— Ты злобный кусок дерьма. Ты все порушил, — и по горечи ее голоса я понял, что порушил не только их вечную жизнь в Роузленде, но заставил ее сомневаться в правильности философии и мифов, которые использовал Константин Клойс, чтобы обосновать их право на жизнь вне рамок, правил, страха. Я сделал крохотный надпил на канате «вечной любви», который, как заявляла она, связывал ее и хозяина Роузленда.

Сейчас она выглядела так, словно прикидывала, какие у нее шансы застрелить мальчика и убить меня до того, как я убью ее, — так разъярилась.

Я же услышал свой голос:

— Пока я ничего не порушил. Мы все сможем исправить, если ты захочешь.

Хотя я не знал, куда меня могут завести эти слова, на Тимоти я посмотреть не решался. Любой обмен взглядами Виктория истолковала бы как гарантию того, что я его защитник и ее враг.

— Ничего уже не поправишь, — возразила она. — Они мертвы. Ты впустил уродов в дом, и они убили всех.

— Я их не впускал, — и в этом я не лгал. Во всяком случае, я точно не собирался выпускать их в дом. — Да и мертвы не все. Ты по-прежнему жива. Генри Лоулэм в сторожке. И Константин, насколько я знаю. Вы и Роузленд сможете жить и дальше… если я получу, что хочу.

— Давай я скажу тебе, чего хочу я, — и она сказала, что хочет видеть меня, блин, мертвым, блин, обезглавленным и, блин, с моим блинским детородным органом, торчащим из моего блинского рта.

Хотя я не смотрел на стеклянные трубки, в которых вспышки света одновременно вроде бы двигались в противоположных направлениях, их мерцание позади женщины воздействовало на мой разум. Мне казалось, что тоннель на самом деле вагон поезда, мчащегося под землей и при этом покачивающегося из стороны в сторону, что и происходит с настоящим поездом. Виктория чаще сталкивалась с этим эффектом, а потому не ощущала его воздействия. Меня же начало мутить. Я даже испугался, что сейчас вырву. Она бы, конечно, тут же воспользовалась моментом, отправив нас с Тимоти в мир иной.

Внезапно, словно в ответ на поток ругательств, обрушивающийся на меня, я обнаружил, что играю плохиша, прикидываюсь, будто раньше она видела только мою маску, такую же фальшивую, как ее нынешнее имя Виктория Морс.

— Ты, конечно, роскошная женщина, но при этом глупая сучка. Разумеется, мы хотим одного и того же. Все хотят одного и того же. Ты сама так сказала.

— Не трахай мне мозг.

— Придет день, когда ты будешь умолять меня трахнуть тебя, — заявил Плохой Томас. — В следующий раз, когда я свяжу тебя, сука, это будет в постели. А теперь вытряси глупость из своей миленькой головки и позволь мне подсыпать мудрости в твой пустой череп. Если мы не будем действовать сообща, никто из нас не выживет.

Подозрительность оставалась, но я видел, что Плохой Томас представляется ей более здравомыслящим, чем Томас, которого она знала прежде.

— Мне нужно кое-что знать, Вики, — продолжил я. — Как долго продлится полный прилив? Когда мы избавимся от уродов?

Она ответила после паузы:

— Минимум — через час, самое большее, через два или три.

— Как часто случается полный прилив?