Апокалипсис в шляпе, заместо кролика. Ковчег

И как только барин Никодим в своём полёте не совсем зрело: «Ё*-ты!», прошёлся по всем супостатам и неприятелям его, почти что стопроцентного дворянского рода, – из столбовых мы дворян, с купеческой червоточиной только со стороны зятя Афанасия Душезлобного, но зато купца первой гильдии, – и в итоге шмякнулся головой об пол, где он, получив лёгкое сотрясение, на пример высоких господ называемых новым иностранным словом «контузией», в общем, слегка оконфузившись от переизбытка внутри себя пара и энергии, которая в своей совокупности и значимости в тот же момент вышла из себя, то есть и самого Никодима в том месте, о котором не говорят в приличном обществе, но все при этом на этом месте сидят и имеют его в виду, когда о ком-то говорят, то тут-то ему на глаза и попадается этот запропастившийся Прошка. Который сидит под кроватью, уперевшись макушкой головы об дно кровати, и без всякого живого уразумления, в состоянии, ни жив, ни мёртв, смотрит на Никодима.

– Ах, вот ты куда подевался, подлец! – первое, что проскальзывает в лице Никодима, когда он так и в таком своём положении увидел этого подлеца Прошку. И сейчас бы в этого Прошку чего-нибудь, да тот же тапочек, запульнуть не мешало, за его пренебрежение установленным им, Никодимом, правилам в его барском доме, но ничего такого нет под рукой у Никодима, да и он сейчас находится не в том положении, чтобы предпринимать такие решительные действия. При этом Никодим не имеет никакого права пренебрегать данной ему от бога и его величеством властью, таскать за уши провинившихся холопов, которые не проявляют должного почтения к нему (сволочи, не снимают шапок при встрече с ним, а то, что он с них давно уже все поснимал, его как то совсем не волнует) или не усердствуют в деле увеличения его благосостояния, ну и само собой, пороть дюже приглянувшихся ему девок.

Но вот только Никодим, хоть и строгий, и быстрый на расправу с холопами, а особенно с супостатом барин, он в тоже время слишком зациклен на справедливости. И он прежде схватить холопа за его рваное ухо, должен для себя обосновать этот свой поступок, а как только он всё это должно за аргументирует в морду этому без шапки холопу, то тогда уже можно приступить и к наказанию.

И Никодим, находясь в не слишком удобном для самого себя положении, в определённо падучем, посмотрел, посмотрел на Прошку, да и для нахождения истины задал ему вопрос:

– Ты чего, подлец, там делаешь?

А Прошка, преотлично зная строгий и справедливый нрав своего барина Никодима, для которого любая твоя заминка с ответом есть твоё признание вины, – обдумывать, как меня обхитрить, ещё подлец вздумал, – не тратя ни мгновения времени на эту предательскую заминку, на одном дыхании даёт ответ. – Я для вашего удобства придерживаю кровать. – И Никодим от такой дерзости Прошки, – вон чего надумал, за дурака его принимать, – собрался было страшно разъяриться, но представшая перед Никодимом очевидность, полностью согласуется со сказанным Прошкой. И Никодим, как человек по своему тяготеющий к наукам и просвещению, всё-таки не может отвергать представившую ему очевидность. И Никодим решает сразу не наказывать Прошку за то, что ему жёстко спалось, а он даёт ему шанс исправиться перед ним.

И Никодим, проницательно посмотрев на Прошку, говорит. – Так вот почему у меня все бока болят, – воскликнул Никодим, – на пустом месте поспишь, пустым делом в теле и от звонишься. – К чему Никодим хотел добавить ещё несколько крылатых афоризмов, по окончании которых он хотел поставить свою жирную точку, запрыгнув обратно на кровать (как там, удержит его Прошка со всего размаха), но тут опять раздаётся колокольчик в дверях, и Никодим переводит всё своё внимание в сторону дверей, ведущих в гостиную, а затем через коридоры его дома Атрепьевых, в прихожую.

– Ну так что, – холодным тоном, без всякой чувственной интонации произносит свой вопрос Никодим, – мне что ли узнать, какого чёрта этот колокольчик всё звонит и звонит, а ты об этом узнать не удосужишься? – уже закричал Никодим, вынеся звуком своего голоса Прошку из под кровати, бросившегося искать и при том с кулаками, Касатку, лакея на дверях.

– Ну всё, достал он меня! – с вызывающим не только вопросы, но и дающие в некоторой степени ответы на них видом, летел Прошка по лестнице со второго этажа особняка Атрепьевых, где, как правило, но не всегда, соизволил почивать сам барин Никодим (там как никак находилась его опочивальня) и несколько неоднозначно самовыражался в словах. И, пожалуй, услышь его сейчас сам барин Никодим, то кто знает, не впал бы он в очередное заблуждение на свой и Прошкин счёт, посмевшего вот так вслух выражать недовольство своим благодетелем.