Апокалипсис в шляпе, заместо кролика. Ковчег

– Это как ещё понимать, Прохор Неблагодарный, ваши полные неблагодарности и бессовестности слова? – усевшись на табуретку перед поставленным в сам того заслужил положение ниц Прошкой, удостоившегося за свою дерзость такого великосветского обращения (а это указывает на то, что барин шибко на него гневается), барин Никодим пока что спрашивает и даёт Прошке возможность избежать встречи с плёткой в руках Демьяна, самого верного и усердного исполнителя его воли.

Ну а Прошка, по чьей спине уже разок плетью прошлись и тяжёлым кулаком Демьяна в лицо заехали, уже частично осознал свою дерзость и невоздержанность в своих эмоциональных высказываниях, которые и сейчас били слезами через край глаз и носа. Что всё же несколько мешало ему уразуметь, что барину Никодиму нужен членораздельный ответ, а не все эти шмыганья носом и хныканье ему прямо в ножки; хоть и не без своих приятностей.

И барин Никодим, так и не получив удовлетворяющего для себя ответа от Прошки, холодным тоном голоса обращается к Демьяну с риторическим вопросом. – А не кажется вам, Демьян Самсонович, что нам с вами не помешает согреться? – А этому Демьяну никогда на такие вопросы барина Никодима, не кажется, а он просто уверен в этом, и готов немедленно поддержать своего барина только чем может.

– Тогда мне рюмку коньяку, а вам…– на этом месте барин Никодим делает многозначительную паузу, во время которой спина Прошки как-то ещё больше начинает впадать в сутулость, чтобы значит, уменьшить площадь поверхности доступной для согревающего удара плёткой, чувствуя на себе без всякого к нему сострадания взгляд Никодима, в купе с полным жестокости взглядом Демьяна, уже потирающего руки и плётку в них.

И вот рюмка принесена и всё приготовлено для согревания душ, для чего барин Никодим ухватился крепко рукой за рюмку и приподнял её для завершающего броска, а в свою очередь Демьян, приободренный взглядом Никодима, замахнулся плёткой над спиной Прошки, ну и сам виновник всего с собой случившего и центральное можно сказать лицо, Прошка, зажмурил глаза, в ожидании пробирающего огнём до самой души запоминающегося настолько, насколько крепко сжимаются зубы от удара, приготовился к неизбежному для себя наказанию за свою небрежность использования словосочетаний.

Но как часто в такие кульминационные моменты бывает, Прошку в самый последний момент спасло то, что он так дерзко и неоднозначно самовыражался насчёт, конечно, Касатки, но не барина Никодима (хотя его в этом запросто можно было заподозрить, посмотри на его недовольное выражение лица), так тихо, что не был никем не услышан. Что, между тем, его не спасло оттого, что он, натолкнувшись мыслями на такую возможность, споткнулся на ступеньке и в тот же момент кубарем полетел по лестнице вниз. Где и встретился с ногами того самого Касатки, которого он всегда считал, ни рыбой, ни мясом, и тот всегда это подтверждал своими действиями, но при этом ему всегда так ловко получалось выкрутиться из очередной ситуации со своей нерастопностью поведения, что будь у Прошки время для размышлений, то он бы встал в тупик перед пониманием натуры Касатки, который никогда ничего не делает, а все шишки за него получает он, Прошка.

Вот и сейчас Прошка, оказавшись в такой нелепой и неловкой ситуации прямо в ногах у лакея Касатки, приподняв голову вверх и, увидев обращённый на себя изучающий взгляд Касатки, не сумел на него с такого своего сложного для понимания лакеями положения прикрикнуть, а только спросил. – Чего уставился?

– Да вот, пытаюсь понять, – как всегда, запутанно для прямого себя понимания и с каким-то неуловимым подтекстом начал самовыражаться этот Касатка с самым серьёзным видом, – что заставляет человека так спешить. – Закончил свою фразу Касатка. Отчего Прошка только сплюнул и поднявшись на ноги, уже с этого нормального для себя перед Касаткой положения спросил его. – Ты чучело, оглох что ли, и колокольчика не слышишь? – А этот Касатка прямо издевается на нравственным чувством Прошки, заявляя прямо какую-то несусветность.

– По мне колокольчик ещё не от звонился, слава богу и тому есть свидетель. – Ткнул указательный палец вверх так резко на этих своих словах Касатка, что Прошка не удержался оттого, чтобы не посмотреть вверх, куда указывал палец Касатки. Где от, конечно, кроме потолка ничего не увидел, ну а спрашивать о том, кто тот свидетель, кто даст такие знаковые показания о том, что тут Касатка утверждал, то Прошка не стал, подспудно чувствуя, что этот Касатка опять всякого тумана тут наведёт и он ничего не поймёт из им сказанного.