Апокалипсис всегда

Тут Будимир почувствовал на себе взгляд (какой-то «ну-ну-с»). Не высокий, но и не низкий, не худой, но и не толстый (сходу не разберёшь – знаешь его, нет?), на него смотрел человек в клёпаной куртке, из-под которой выбивалась ряса. Будимир всмотрелся в эту нахальную щетину, уверенный в себе нос, насмешливо-благостную ухмылку, плутоватые щёлочки глаз (левый – вздут, в красных ниточках) – и достал наушник.

Это был Волочай.

– Даров! – Он пожал руку и уселся напротив. – А я думал – ты, не ты. Чё хмурый такой?

– Да я… Подругу встречал. – Будимир смотал наушники.

– Это которая филологиня?

– Нет, Чайка, она культуролог.

– Хах! Ну то есть, баба, которая косит под мужика? С-ка! – Слово «сука» он выговаривал, как будто пиво открывал.

Взгляд Волочая был какой-то приковывающий, тигром дышал. А Будимир смотрел мимо: на старушенций впереди, в проход, в окно – и только иногда на Волочая (как бы проверяя – тут он ещё или нет).

– Что с глазом? – спросил Будимир.

– Ва-шему внима-нию – тёплые носки! – пропела продавщица в разъезжающихся дверях.

Волочай оглянулся на неё и проговорил лениво:

– Ну такое-такое… Долгая история.

– Да рассказывай, чего уж.

– Ну кароч, – Волочай снова уставился тигром, – позвали меня друганы на концерт Death Grips, так сказать, выплеснуть бессознательное. А мне Сашка и давай названивать: «Ты с кем, ты где?» Ну, я не слышу нихера, а меня позвала там какая-то чувиха, – и началось: «Это чё такое? Это чё ещё за баба? Живо домой!». Хах!.. И ладно б, ещё в правильную сторону ревновала… – Волочай ехидно уставился в угол. – Ну короче, ухожу с канца, приезжаю на такси: она там чё-то орёт, грозится к себе домой уехать – из Купчино на Академку, ага, – ножом размахивает, к рукам вот так вот приставляет. И всё это о-очень долго и о-очень плохо сыграно: и понятно, что она не то что кухню сейчас кровью не зальёт – царапинку себе не сделает, хах. А на столе ацетон стоял, – ну и чёт мне так надоело всё, что я в порыве такой: «Это по-твоему сэлф-харм? Вот тебе настоящий сэлф-харм!» – и ацетоном себе в глаз.

– Бли-и-ин!.. – Будимир сжался весь к батарее. – «Скорую» вызывали?

– Да не, тупо спать лёг. Сегодня с утра в больницу мотался – три очереди отстоял; говорят – капли для глаз увлажняющие покапайте, с-ка. Ну я ему такой: «Э-э-э… Может, хоть глаз посмотрите?» А врач говорит: «Молодой человек, с вами и так всё понятно».

Волочай зашёлся в татарском смехе.

– Жёстко ты, – сказал Будимир.

– А сам-то, Будка!.. Сам-то!..

Бабки впереди продолжали разговор:

– Я люблю капусту.

– Ну, я предпочитаю картошку.

Как-то само собой Волочай отвернулся в телефон, а Будимир в окно: мимо пролетали голые леса и пустыри – солнце свилось в дым. Будимир смотрел и думал про икону, с которой валандался последнюю неделю (писал с отменного первообраза, смиренно, с молитвою, – но в чертах – каноничнее самого канона – узнавал свои черты): и сегодня не спал, всю ночь просидел.

– Всем хорошей поездки и отличного настроения! Наверняка у каждого из нас бывала ситуация, когда уже надо бежать, а ключи…

– Слушай, Чайка… – сказал Будимир.

– Агась? – Волочай оторвался от вагонной продавщицы. – А она ничё, а?

– У меня чувство странное такое… – Будимир тоже глядел на продавщицу (как невольно смотрят в телевизор). – Такое чувство, будто очень тупую жизнь прожил. И дальше будет только тупее и тупее…

– И мы вечно едем в этом поезде и ничего кроме него нет, ага. Чёт ты совсем замеланхолил, Будка. Это всё твоя филологиня, я отвечаю. – Волочай взялся паясничать и пародировать (только непонятно, кого). – Но ты же не такой как все! Тебе же не нужны эти тупые тёлки! А она – она-то не такая…

– Я не говорил, что я не такой как все.

– Просто другой, да? Хах! Да ты давно сиськи не видел. Живые сиськи. Я серьёзно тебе говорю. – Он покивал. – Про это ещё Юнг писал.

– Про сиськи-то?

– Ну или Лакан. Кароч, из этих кто-то.

Будимир молча держал щёку на кулаке.

– Найди себе бабу нормальную, – продолжал Волочай, – будет тебе и телесное единство и духовное. Ой, Будимир, ты такой красивый! ой, у тебя такие классные иконы!

– Так… это разве духовное?

– Чё – разве нет? – Волочай нагло заржал.

Корёжащий слова голос пробубнил: «Сергево» – Будимир и Волочай подорвались на выход, спрыгнули на перрон. Тучи уже разлетелись по небу серой кашицей, а за (мелким) зданием вокзала – поджидала маршрутка.

 ШМ

И древний старец сказал: «Молимся мы

так: трое нас, трое вас – помилуй нас».

Л.Н. Толстой. Три старца

– А приколи, если христиане такие сидели в пещере своей… – Волочай брякнул водителю мелочь, – сидели-сидели и такие типа: «Чёт мы непопулярные, нужен нам пиар». И один говорит: «О!.. А давайте кого-нибудь из наших убьют? Ну, там, не главного – не Христа, конечно, – так, из апостолов кого-нибудь: вон, Павла, например…»

Хватаясь за поручни, Будимир сел (маршрутка затарахтела и погнала) – ему казалось, что он это слышал уже тысячу раз: