Апокриф

«И без того удивительно, — мысленно увещевал сам себя Тиоракис, что Мамуля повел себя подобным образом. В общем-то он старается меня таким образом прикрыть. Хотя… Может быть, и свою задницу прикрывает! В конце концов, это он меня поставил на операцию. Наверно, ручался кому-нибудь за мою надежность… Так что теперь представить мой провал следствием нервного срыва, а не сознательной изменой присяге, — для него тоже выход».

А еще Тиоракис злился на Острихса: «Строго говоря, это все из-за него — упрямого инфантильного осла! Любой нормальный человек, получив такую информацию, какую я ему дал, как минимум поостерегся бы, осторожничать бы начал, затих бы на время… А этот… На рожон ему непременно надо!»

Тиоракис вспомнил то чувство тихого бешенства, когда он услыхал ответ Острихса, лишавший его возможности дальнейшего маневра и роковым образом толкавший к выбору между двумя возможностями, каждой из которых он одинаково желал избежать.

— А у меня создается такое впечатление, — сказал тогда Острихс, — что тебя могли просто использовать с целью повлиять на меня.

— Что ты имеешь ввиду? — этот вопрос был задан Тиоракисом исключительно в рамках роли, которая им разыгрывалась. Он уже понял, в чем состояла мысль Острихса.

— Если уж за мной действительно так внимательно следят, то эта самая встреча с твоим старым знакомым могла быть вовсе не случайной. Его могли специально к тебе подослать, чтобы испугать меня и заставить поступить так, как им нужно. Ты меня все в наивности подозреваешь, а сам наивен, как ребенок! Ну, сам посуди, Воста! Чего ради человек, который тебя Бог знает сколько лет не видел, не знает, в чем твоя нынешняя суть, вдруг станет выбалтывать тебе «служебную тайну». Да просто в расчете на то, что ты передашь мне, а я испугаюсь! Элементарная манипуляция! Не беспокойся ты так за меня. Если предположить, что они на это пошли, значит, реально ничего такого они не замышляют. Знаешь старую истину? Угроза — оружие бессильных! Еще раз прошу тебя — не беспокойся за меня! Выборы пройдут, и я свои эксперименты, которые кажутся тебе такими опасными, брошу окончательно…

«Черт! Черт!! Черт!!!» — мысленно выругался Тиоракис, понимая, что теперь у него только два пути: первый — продолжать свое дело и губить этого олуха, раз он не хочет видеть выхода из западни, в сторону которого ему только что пальцем не тычут; второй — олуха спасать и губить себя.

«Застрелиться, что ли?» — мелькнуло где-то на периферии сознания…

* * *

Ксант Авади, когда прошла первая оторопь после того как он убедился, что Тиоракис действительно отказывается доводить операцию до конца, разумеется, предпринял попытку привести своего сотрудника в чувство. Делал он это в присущей ему спокойной манере человека, которого большой жизненный опыт давно уже привел к тому выводу, что истерический ор в таком тонком деле, — средство совершенно негодное и, скорее, демонстрирует собственный страх, чем умение взять ситуацию под контроль.

Он повел себя, лучше сказать, как доктор, внезапно обнаруживший у своего пациента признаки смертельной болезни. Чего уж тут орать? Его дело — точными вопросами и тестами установить: это только голые симптомы, возможно, вызванные мнительностью человека, или на самом деле свидетельства необратимого патологического процесса? В первом случае пациента бывает достаточно встряхнуть, успокоить и подбодрить, а во втором — может возникнуть необходимость упрятать больного в инфекционный бокс, чтобы других не заразил, да и себе еще больше не навредил.

Результат длительной диагностической беседы, в которой флаг-коммодор неоднократно упоминал о принесенной присяге, о служебном долге, взывал к рациональному мышлению, к чувству корпоративной солидарности, к инстинкту самосохранения, и даже к профессиональному цинизму Тиоракиса, был малоутешительным. Нет, это никак не походило на нервный срыв, который случается с людьми, находящимися на нелегальной агентурной работе, в постоянном вражеском окружении, в обстановке ежеминутного риска быть арестованным, подвергнуться пыткам, или даже погибнуть. Ни свободе, ни здоровью, ни жизни Тиоракиса в ходе выполнения данного задания совершенно ничего не угрожало. Уж скорее, такая опасность могла возникнуть в случае его отступничества. И этого Тиоракис не понимать не мог.

Пришлось остановиться на том самом диагнозе, который лежал, казалось, на поверхности, но в который флаг-коммодору не хотелось верить: глубокий нравственный кризис, осложненный готовностью «больного» принести в жертву остро воспалившейся совести свою карьеру и благополучие. Случай в среде работников спецслужб редкий и тяжелый. Тяжелый по последствиям не только для Тиоракиса, но и для самого Ксанта Авади, потому как просто сойти с ума для сотрудника ФБГБ хотя и прискорбно, но простительно, а вот выйти из игры в полном ее разгаре по «нравственным соображениям» — это уже будет расценено как прямая измена!