Аполлинария Суслова

Отец Надежды и Аполлинарии – Прокофий Григорьевич Суслов, ветлужский, выкупившийся на волю крестьянин. С первых дней получения личных прав он посвятил себя исключительной для того времени деятельности: введению процессов и «хождений» по защите крестьянских земельных интересов. В то время впервые начинали раздаваться голоса, признававшие за крестьянством некоторые, весьма ограниченные, права и необходимость разработки особых, обеспечивающих крепостных, законов. К. числу таких ревностных строителей новых форм подневольного быта принадлежал и Суслов, не расстававшийся с этим делом даже во время последующей тридцатилетней службы в должности управляющего имениями графа Шереметева, в том числе существующим «Останкино». С этой должности Суслов впоследствии был уволен за составление ряда прошений и жалоб от крестьян на своевольного, капризного и обидчивого графа. Увольнения эти сопровождались строгим полицейским надзором, лишением права проживать в столицах и необходимостью выехать для постоянного пребывания в глухую провинцию.

Я помню Григория Прокофьевича с детского возраста, когда он вынужденно поселился в Нижнем Новгороде (в то время городе довольно глухом, с отпечатком старого бытового уклада). Моя мать – А. А. Иванова, дочь родного его брата, воспитанная в старом Петербурге в кругу Надежды и Аполлинарии Сусловых, ныне, несмотря на свои семьдесят шесть лет, живо перебирающая в памяти впечатления прошлого, пользовалась особой любовью старика Суслова. Редкий день мы не обменивались посещениями. Высокий, плотный, с лицом, слегка рябоватым, небольшой седой бородой, он запечатлелся в моей памяти как человек исключительной доброты, прямой, честный, пользовавшийся большим расположением окружающих. Из детей при старике жили двое: дочь Аполлинария – в маленьком соседнем двухэтажном особнячке, и, на отдельной квартире, сын Василий, занимавшийся адвокатурой. Надежда Прокофьевна, получившая звание доктора медицины, практиковала в это время в Петербурге.

Впрочем, эксцентричная, горячая и нервная Аполлинария Прокофьевна редко уживалась на продолжительное время около отца. То она уезжала в Париж и Швейцарию, где неизменно проводила время в обществе писательницы Евгении Тур, то гостила у сестры Надежды, то путешествовала по Палестине[287]. Это была особенно подвижная натура, всюду искавшая новых, оживляющих впечатлений, быстро разочаровывающаяся и интересовавшаяся всеми отраслями знания. Ее погибшая от неудачной продажи за много лет до революции библиотека, преимущественно французская, отвечала самым разнообразным вопросам. Приятной внешности, с мягкими, проницательными и ласкающими глазами, лишенная всякой деланой женственности, быстрая, остроумная, глубокая и прямая до резкости на ответы, она невольно заставляла замечать себя, уважать себя и прислушиваться к своему мнению. Обстановка ее маленькой квартиры, в деревянном особнячке Солдатской улицы Н.-Новгорода, была миниатюрной коллекцией этнографа, успевшего побывать всюду. Японское искусство, древний Китай, фотографии арабов, турок, сирийцев, ткани и костюмы различных народов, сухие аравийские розы, фонарь из Италии, ковер-гобелен из старого Парижа, как гости всех стран, говорили о большом вкусе и умении сконцентрировать в небольшом помещении много личных воспоминаний. Вот здесь-то, в этой комнатке, я с детских лет прислушивался к рассказам Аполлинарии Прокофьевны моей матери, которую я неизменно сопровождал.

Здесь, не отдавая еще себе никакого отчета, услышал я впервые имена многих интересных людей, говорить о которых поощрительно считалось в то время едва ли не преступлением. Впоследствии, во время русско-германской войны, я ездил на юг, куда перебрались жить в преклонном возрасте сестры Сусловы, и сумел записать ничтожные частицы их больших и исключительных по интересу рассказов.

Законы и быт старой России не допускали женщину в учебные заведения, прикрепляя ее к семье, дому и хозяйству. Не уживавшиеся в узких рамках такого порядка, искавшие образования, а с ним и приобщения к иным интересам, вынужденно уезжали за границу. Надежда Прокофьевна, только что окончившая тогда 1-ю Московскую Гимназию[288] и отличавшаяся, с молодых лет, исключительной серьезностью, сильно гармонировавшей с ее деловитой и несколько строгой внешностью, первая стала просить отца о посылке ее для учения в Швейцарию. После долгих семейных советов, споров и подробных всесторонних обсуждений старик Суслов согласился расстаться на продолжительное время с дочерью. Пять лет прожила Надежда Прокофьевна в Швейцарии, удивляя профессоров редкими способностями, энергией и усидчивостью. Даже за границей на русскую женщину, отдающуюся науке, смотрели как на явление для России ненормальное, недопустимое и просто курьезное. Это не замедлило сказаться на отношении к Сусловой. В день поступления ее в университет толпа реакционно настроенного студенчества Швейцарии устроила своеобразную демонстрацию возле занятой ею квартиры, сопровождавшуюся свистом, бросанием камней и разбитием стекол.