Аполлинария Суслова

Мать не в духе и вот уже несколько дней почти не выходит из своей комнаты; отчима, по обыкновению, нет дома. Вчера вечером были гости: несколько молодых людей, очень мне не симпатичных, и я одна должна была их принимать. Весь вечер почти говорили о новой актрисе, о ее таланте, наружности, характере и даже привычках. Я удивлялась, откуда они все это знают, но как не знать! – на том стоят. Было, однако ж, всем скучно, только под конец вечера гости мои немного оживились: пришел Оглоблин; он рассказывал разные анекдоты из военного быта, до того неостроумные и нелепые, что мне было гадко слышать. Все хохотали. Я едва удерживалась от резких выражений. Вот как я еще безрассудна. Ну к чему бы это повело.

Сегодня была у меня Маргарита Сосновская со своим дядей Вереиновым. Эти не такие. Я им очень обрадовалась, но и она… Вереинов – молодой человек тридцати двух лет, очень образованный и с такими благородными стремлениями; но иногда он до того мелочен, что досадно смотреть. Сегодня я спросила Вереинова, отчего он так давно не был у нас; он начал извиняться и уверять, что очень желал меня видеть, но служба, дела. Для чего все это говорить? Он с большим участием расспрашивал меня, что я делаю, где бываю и весела ли. Я отвечала коротко; мне больших усилий стоило казаться равнодушной.

Они приезжали проститься перед отъездом на дачу. Маргарита очень просила приехать к ним гостить на все лето.

Мая 12

Весна во всем блеске. Какое прекрасное время! Странное впечатление производит на меня весна: по временам я чувствую припадки какой-то бессознательной радости и столько энергии, что тайная мысль повернуть жизнь по-своему и начать ее снова, трезвую, разумную жизнь, представляется возможною. Не самообольщение ли это?.. Но как же ему не быть! Мне только двадцать лет, я не жила еще, а кругом в жизни, в природе, готовящейся расцвести, столько неотразимого очарования. Сколько света кругом, теплого, радостного света, так что больно глазам, да и не одним глазам. Как любила я, бывало, это время! Каким восторгом наполняло все существо мое сознание возрождающейся жизни, когда еще ребенком бегала я в эту пору в нашем деревенском саду. Как трудно было моей старушке-няне залучить меня домой; она ворчала и сердилась, а на душе у меня был такой светлый праздник, так хотелось играть, смеяться, прыгать. Я бросалась на шею моей старой ворчунье и горячо целовала ее. Добрая старушка! Как, бывало, мучила я ее в жаркие летние дни во время наших прогулок, нарочно прячась в кусты, чтобы иметь наслаждение с сильным замиранием сердца следить, как она, кряхтя и вздыхая, переваливается с боку на бок, ходя за мною. Вот она прошла мимо, не заметив меня, я вскакиваю и с радостным криком бросаюсь за нею. Я очень любила мою няню. Большая роль выпала ей на долю в моем развитии. Сколько раз я отказывалась ехать в гости, чтобы только остаться с ней и слушать ее чудесные сказки. Что за дело, что папенька хмурился, а маменька бранилась и называла меня мужичкой; это не огорчало меня. Так сильна была моя бессознательная привязанность.

В отношении религии и нравственности няня одна была моим авторитетом, и я добровольно постилась и молилась вместе с нею. Но моя религиозность не походила на ее. Я не читала заученных молитв и не клала земных поклонов; когда ночью мы приходили с ней на церковную паперть, я становилась на колени подле старушки, но глаза мои не искали под сводами паперти темной иконы. Я смотрела на сияющий звездами небесный свод, на сверкающую вдали реку, на густые группы деревьев, на все, в чем сказывалась жизнь, и оставалась неподвижной. Мои сомкнутые губы не разжимались для молитвы – ею было переполнено мое сердце. То не была молитва смиренной грешницы, униженно склонившей голову; я не просила у Бога ни счастья, ни отпущения грехов; моя молитва была – удивление, восторг. Детство мое прошло тихо, однообразно, но полно внутренней жизни. Вот и теперь, вспоминая прошлое, я останавливаюсь на его подробностях и как будто оживаю: все, что было и есть в жизни горького, исчезает, уступая место безотчетно-радостному чувству: прежние детские симпатии выступают с поразительной ясностью. Я чувствую, как тоска замирает на сердце, – в нем не остается ни ропота, ни желчной печали. С какой радостью бросилась бы я в эту минуту на шею моей дорогой няне и забыла бы все, все, но нет моей доброй старушки: давно лежат в земле ее старые кости и не слышит она свое милое, неразумное дитя. ‹…›

А. С….ва.

В расходной книге редакции «Времени»… записана плата Сусловой за ее рассказы: рукою Мих. Мих. Достоевского под 9 апреля 1863 г. Сусловой 80 р…

Долинин А. С. Достоевский и Суслова. С. 172.

…Близость интимная Достоевского с Сусловой установилась, вероятнее всего, в зиму 1862/63 годов. (В это время печатался ее второй рассказ во «Времени» – в 3-й книге за 1863 г. – и подпись под ним А. С….ва, столько точек, сколько пропущено букв в ее фамилии. Так подписан один только этот рассказ: «До свадьбы».)

Долинин А. С. Достоевский и Суслова. С. 179.