Скука одолевает до последней край[ности]. Погода прекрасная, из окна моего пятого этажа чудесный вид, и я сижу в моей комнате, как зверь в клетке. Ни английские глаголы, ни испанские переводы – ничто не помогает заглушить чувство тоски. Я уже чаем хотела себя потешить, да нет, что-то плохо помогает.
Вчера была у Мачт. У него очень изящная квартира и большая библиотека из книг шведских, англ[ийских], фр[анцузских], рус[ских], полный комфорт. Он сидит перед камином и пописывает. Какая пошлая жизнь! А между тем, сколько я знаю молодых людей, которые трудятся, чтобы добиться такой жизни. Сколько сил, убеждений жертвуется для приобретения такой библиотеки и таких картин!
Назойливая тоска не оставляет меня в покое. Странное давящее чувство овладевает мной, когда я смотрю с бельведера на город. Мысль потеряться в этой толпе наводит какой-то ужас.
Вчера зашла в лавку; там никого нет; через несколько минут входит с улицы хозяин, красный [?] в грязной блузе, с торчащим из носа табаком и немного подкутивши.
– Я заставил вас ждать, m-elle, – сказал он, – надеюсь, что я имел в вас хорошего сторожа?
Продавая бумагу, он вздумал дать мне два листа pour rien[90]
.– Вы очень великодушны, – сказала я ему.
– Нет такого великодушия, которое было бы достаточно велико по отношению к девице, – отвечал он. Этот разговор происходил пресерьезно.
На днях проходила я вечером улицу Medecin. На углу Севаст. бульвара стояло несколько молодых людей и между ними хорошенькая молодая женщина с пышной тщательной прической и открытой головой. «Dites donc»[91]
, – говорила она капризным голосом одному из молодых людей, положив руки ему на плечи. Эта картина врезалась мне очень ярко, и неизвестно, почему после этого я почувствовала облегчение от моих прежних страданий, какой-то свет озарил меня. Я ничего не знаю отвратительнее этих женщин. Я видела женщин с резкими жестами, наглым выражением лиц, и они для меня сноснее.…Нынче я получил письмо из Парижа. Спешу тебе его отправить.
На днях я познакомилась с двумя личностями: с Евген[ией] Тур и Мар[ко] Вовчок[92]
. Евгения Тур услыхала обо мне от Корам, и просила ее меня прислать. С первого раза она совершенно очаровала меня. Живая, страстная – она произвела на меня сильное впечатление. И при всем уме и образовании какая простота. При ней я не чувствовала той стесненности и натяжки, которая обыкновенно бывает при первом знакомстве, даже с людьми очень образованными и гуманными. Я говорила с ней, точно говорила с моей матерью. Мы плакали и целовались, когда она рассказ[ывала] мне о польских делах. С пер[вого] раза она пригласила меня жить вместе (она живет с сыном[93]), обещала давать мне уроки фран[цузского] и анг[лийского] языка и говорить всегда по-французски. Потом на лето пригласила гостить на дачу к своему другу и очень жале[ла], что прежде со мной не была знакома. Через день она ко мне пришла со своими приятелями, и мы в 5-м отправились на кладбище. Дорогой Лугинин[94], сидевший против меня (которого мне особенно пред[ставляла] гр[афиня] и сказала ему: когда пойдете куда гулять – то заходите за m-lle Сусловой), старался меня занимать, но я слушала графиню, которая говорила с др[угим] господином. Она не любит уступок. Я удивлялась ее энергии.– Если в 20 лет, – говорила она о каком-то господине, – он мирится, когда я, которая столько жила, и в 40 лет у меня есть еще сила ненавидеть, – что с ним будет в 30 лет! – Он будет шпионом.
Потом господин, с которым она говорила, ей сказал, что консервативные идеи также имеют право существовать. «Вот то, о чем я много спорила, – сказала она с жаром. – Действительно имеют право существовать, но не так, как у нас. Есть, напр[имер], партии консер[вативная] в Англии, во Франции, но не было примера, чтоб консер[вативная] партия стояла за кнут, как у нас; напротив, она иногда либеральней и гуманней революционных».
Она разорвала знакомство с Тур[геневым] за то, что он написал письмо госуд[арю], в кот[ором] говорил, что разорвал из уважения к нему все связи с друзьями своей юности[95]
.