Аполлинария Суслова

Хочу быть перед Вами откровенна, как перед моей совестью, предполагая, что это не будет Вам скучно. Буду всегда с Вами искренна, не сделаю для Вас ничего против своего желания из одного угождения, хотя очень желаю сделать Вам приятное. Я могу находить удовольствие в сношениях с людьми, но к Вам одной могу так относиться, потому что Вы меня приняли как мать.

Вы меня спрашиваете, что я делаю. Я тоже была в Брюсселе, у моих друзей, одну неделю. Висковатовы (муж и жена очень молодые) убедили меня к ним приехать[98], и я довольна этой поездкой. Мы много говорили, советовались насчет [?], по вечерам, иногда, вслух читали. Там я встретила Утина, бежавшего от ареста[99] (не знаю, имеете ли Вы о нем понятие). Он Вас очень уважает и просил меня передать Вам глубокий поклон, хоть и не знает Вас лично. Утин прочел нам повесть Вашего сына «Тьма», которая нас всех восхитила[100]. Насколько я могу судить, мне кажется, что «Тьма» – явление замечательное в нашей литературе.

Ради Бога, извините меня, Графиня, за это письмо, я чувствую, что пишу совсем не так, как нужно, потому что не успела еще отдохнуть от дороги (ехала в каком-то очень медленном поезде в 3 классе, голова страшно болит).

Преданная Вам

Аполлинария Суслова

1864. Мая 1 дня. Париж

А. П. Суслова – Е. В. Салиас // РГАЛИ. Ф. 447. Оп. 1. Д. 21.

3 мая. 1864. Вторник

Когда возвращалась из Брюсселя, я спала, подъезжая к Парижу. Единственная компаньонка, сидевшая со мной в вагоне, разбудила меня, когда вагон остановился. Я поспешно встала и начала собирать мои вещи. В вагонах почти никого не оставалось; кондуктор подошел к моему вагону и открыл дверь. «А вы еще здесь, – сказал и, видя, что я спешу, прибавил: – не торопитесь, будет время». – Я уже готова, – сказала я, подходя к двери. Он протянул мне руку, я охотно ее приняла и выскочила. «Холодно…» – начал было он, но я уже бежала в вокзал.

8 мая, суббота

Вчера была у Маркович. Она читала мою повесть (1-ю)[101], ей она понравилась. Мар[кович] сказала, что эта повесть лучше Салиас[102]. Я ей читала ненапечатанную повесть[103], и та ей понравилась, только конец не понравился[104]. Во время чтения Мар[кович] говорила: «Это хорошо! Прекрасно». В разговоре после того она сказала, что «нужно смотреть на людей во все глаза». Я ответила, что не могла бы, что это мне кажется цинизмом.

И в самом деле, что за радость смотреть и остерегаться на каждом шагу. Я и счастья, такими средствами приобретенного, не хочу. Это было бы деланое счастье… Пускай меня обманывают, пускай хохочут надо мной, но я хочу верить в людей, пускай обманывают. Да и не могут же они сделать большого вреда.

Париж, 21(9) мая, 1864 г.

А. П. Суслова – Ф. М. Достоевскому (несохранившееся письмо).

22 мая

Сегодня я в первый раз встала после 2-недельной болезни, во время которой гр[афиня] Салиас оказала мне попечение материнское, и я еще более влюбилась в нее.

Лугинин и Усов часто ходили ко мне во время болезни, и я с ними много говорила[105]. Один раз мы имели спор о русской национальности; оказалось, что они ее не уважают. В тот же раз Усов сказал, что ему нравится обычай диких: взрослым сыновьям убивать и есть отцов. Он говорил, что первое недурно бы принять.

Сегодня были у меня гр[афиня] Сал[иас] и оба эти господина. Гр[афиня] говорила о воспитании племянника, которого она отдает в школу в Швейцарии.

Между прочим она сказала, что есть одно зло швейцарского воспитания, что дети делаются космополитами. Лугинин начал утверждать, что это очень хорошо, что космополитизм очень хорошая вещь; не все ли равно, что желать добра русскому, что французу. Он сказал, что с большим бы удовольствием послужил бы Франции или Англии, но остается в России, потому что знает русские обычаи и русский язык, но с русскими ничего общего не имеет, ни с мужиком, ни с купцом, не верит его верованиям, не уважает его принципов. «Я гораздо более радуюсь парижским ассоциациям, чем…» Я недослышала, или он недоговорил. Я была взбешена, но молчала. Гр[афиня] тоже молчала. Вначале только она отстаивала немного патриотизм, но только со стороны привычки. Когда гр[афиня] заговорила о моем докторе, мне пришлось высказать некоторые мои мнения, противоположные ихним. Гр[афиня] мне с жаром возражала. Так вот каковы они! Нет, я не пойду с этими людьми. Я родилась в крестьянской семье, воспитывалась между народом до 15 лет и буду жить с мужиками, мне нет места в цивилизованном обществе. Я еду к мужикам и знаю, что они меня ничем не оскорбят.

Суслова А. П. Годы близости с Достоевским. С. 86–88.

Графиня,