Апология

33. Посмотрим, однако, что это были за сорта рыб, в которых я так остро нуждался и которые попадаются так редко, что человек, доставивший их, заслуживает вознаграждения. Они назвали в общем три сорта, один – заблуждаясь, а два – клевеща. Заблуждались они, называя морским зайцем [152] то, что было совсем другой рыбой, которую без всякого принуждения с моей стороны принес мне посмотреть (как вы слышали это от него самого) мой раб Темисон [153], хорошо разбирающийся в медицине. А зайца он все еще не нашел. Но я признаюсь, что разыскиваю и другие сорта и даю поручения не только рыбакам, но и своим друзьям, с тем чтобы, если им попадется на глаза какая-нибудь малоизвестная рыба, они либо описывали мне ее внешний вид, либо показывали ее самое, если можно – живьем, если нет – то хотя бы мертвую. Почему я так поступаю, я скоро объясню… А солгали мои хитроумнейшие обвинители – ведь таковыми они сами себя считают – когда для пущей клеветы выдумали, будто я разыскиваю два морских существа с непристойно звучащими названиями. Хоть этот Танноний и желал дать понять, что речь идет о детородных органах обоих полов, но вымолвить эти названия, из-за отсутствия дара речи, наш великий адвокат не сумел. После долгих колебаний, прибегнув к какой-то скверной и грязной перифразе, он все же назвал то морское существо, которое именем подобно мужскому органу; что касается женского органа то не находя никакого способа выразиться прилично, он обратился к моему сочинению, процитировав из какой-то моей книги: «Пусть и преградой бедра и завесой ладони прикроет то, что заключено у нее меж бедрами» [154].

34. Как человек безупречной нравственности, он пытался найти доказательства моей порочности и в том, что я, мол, не стесняюсь в благопристойных якобы выражениях, говорить о вещах чрезвычайно неприличных. Напротив, я, с большим правом, мог бы упрекнуть его в том, что, всенародно объявляя красноречие своей профессией, он неприлично пустословит даже о предметах благопристойных и часто, в делах совсем несложных, что-то невнятно лепечет, если только вовсе не безмолвствует. Но послушай-ка, а что, если б я ничего не сказал о статуе Венеры [155] и не употребил бы слова «межбедрие», в каких выраженьях составил бы ты тогда это обвинение, одинаково достойное и твоей глупости и твоего дара речи? Да и может ли быть что-нибудь глупее, чем предполагать сходную сущность у самих вещей из-за близости их названий? Должно быть, открытие ваше показалось вам чрезвычайно глубокомысленным, и вы вообразили, будто для магических обольщений я разыскивал те два морских существа, которых называют «веретилла» и «виргинал» [156]. Да, да, вот тебе их латинские названия: я для того назвал их иначе, чтобы ты продолжал свое обвинение, обогащенный новыми знаниями. Помни, однако, что приводить в качестве доказательства слухи, будто я раздобываю для любовных дел морские существа, носящие неприличные названия, столь же нелепо, как если бы ты сказал, будто морской гребень [157] добывают для причесывания волос, рыбу-ястреба [158] – для охоты на птиц, рыбу-кабанка [159] – для погони за кабаном, а рыбу-череп [160] – для заклинания мертвых. Одним словом – вот вам мой совет на эту часть обвинения, настолько же нелепо придуманную, насколько бессмысленную: этой морской дряни и береговых отбросов я не разыскивал ни за деньги, ни даром.

35. А затем – еще один ответ: не знали вы того, что именно, – если верить вашим измышлениям, – я старался раздобыть. Да, потому что та мелочь, о которой вы упомянули, грудами, кучами валяется на всех побережьях в огромном количестве, и самый незначительный прибой, без чьей-либо помощи, выносит ее на берег. Так почему бы вам заодно не сказать, что, щедро расплачиваясь с целой флотилией рыбацких судов, я стараюсь получить с берега покрытых бороздками улиток, ракушки с обтертыми краями и обточенные камешки? А кроме того – клешни крабов, скорлупки морских ежей, щупальцы каракатиц, затем – обломки, стебельки, веревочки и червеобразных пергамских устриц, наконец – мох, морскую траву и остальные отбросы моря, которые где угодно выбрасывает на берег ветер, выплевывает морская зыбь, носит по волнам буря и оставляет без движения тихая погода? Ведь те вещи, о которых я упомянул, могут, если судить по названиям, вызвать ничуть не меньшие подозрения… Вы утверждаете, что на любовные дела оказывают влияние вытащенные из моря существа из-за сходства их названий с фаллом и гениталиями [161]; так почему же камешку с того же берега не оказывать влияния на мочевой пузырь [162], раковине – на завещание [163], раку – на язву [164], а морской траве – на бросающую в озноб лихорадку? [165] Да, Клавдий Максим, ты даже слишком терпеливый человек, а доброта твоя, право же, неистощима, если ты так долго, клянусь богом, переносил всю эту их аргументацию. А я, когда они говорили об этом, как о чем-то важном и легко доказуемом, над их глупостью смеялся, а твоему долготерпению изумлялся.