В тоскливейший, гнилейший ноябрьский день,когда ноют зубы у заборов и прохожих,сырая штукатурка кидается со стенна затылки крадущихся к птичкам кошек.Все еще попадается гужевойтранспорт в виде задрипанных лошадок,невероятно вежливых, кивающих вам головой,но немножко нервных от труда и мата.Они глубоко несчастны, и это легко понять,если принять во вниманье их беспросветные будни:скажем, вас с кирпичами стал бы гонять,под трамваи вон тот краснорожий паскудник.Гипсовые дурни в разных стойках сереют в садах,простирая смятые кепки в воодушевляюще —— монументальном экстазе,но вороны хмуро гадят им на пиджак,ибо ценят удобства превыше изящных фантазий.Шоблы одяшек живописно гужуются у пивных,маленько опухнув от пьянок и побоев,и вслушиваются трамваи с разбитых мостовыхв их беседы и пенье речных гобоев.Как приятно брести с непереломанным хребтомпо целительным улицам волжского Рима,будто снова я, юноша, шествую в розовый дом,где желалось и мне умереть на руке у любимой.
28 ноября 78, Горький
x x x
Руки свести — мост.Губы свести — мозгтысячи синих рыббросит туда — где ты,где твоих ресницдугообразный тростник,где египетский сонв беге песчаных волн,где отстал фараон.Мы на поруки временприняты из тюрьмы,выдвинуты из тьмыподобьем блестящих перилвсем дугового моста, —помнишь, я сотворилтебя из ребра так,как я хотелтысячу жизней назад,так, чтоб края тел,как половины моста,можно было свеститам, где живу я, там где, живешь ты.
7 марта 79
x x x
Розой рта шевельни, наклони мне еев целлофане крылатом улыбки,в целованьи огней, далеко как Нью-Йорк,дома превращаются в белые скрипки,где гортань переулка суха и узкаи мне кажется стиснутой МХАТом,где оборвано небо, а людская рекатак тоскливо бежит по фасадам, —улыбнись мне, цветочница, розой в губах —полурозовым миром бесплотным,как младенца в сияньи слепом искупав,научи меня быть беззаботным,улыбнись мне, несчастье губами раздвинь,как на чаплинской ленте, лакированной дверцей,дорогой, уезжающий лимузинперсонажу такому же в сердце шип вонзил.