Апология Борхеса

За незамысловатой канвой повествования, как признавался сам писатель, скрыты десятки планов, а уж о количестве аллегорий и аллюзий писатель и вовсе отказался сообщить, рассчитывая, очевидно, что этим неблагодарным делом займутся исследователи его творчества (однако таковых почему-то не нашлось).

Далее можно перечислить труд писателя с весьма нескромным названием «Мой брат Борхес», в котором тот повествует, что многие творения Борхеса, начиная от цикла стихотворений в прозе «Пыл Буэнос Айреса» и заканчивая «Алефом» и «Пьером Менаром, автором Дон Кихота» пришли Воорту в голову ещё до их прочтения3.

Как успел понять автор, у Воорта с небезызвестным аргентинцем, уроженцем Буэнос-Айреса Х.Л. Борхесом были довольно-таки сложные отношения. Это следует хотя бы их того факта, что, называя Борхеса своим другом, писатель, тем не менее, не посвящает аргентинцу какой бы то ни было «Апологии».

Чем обусловлено возникновение таких чувств к Борхесу со стороны Воорта, нам невдомёк. Писатели, как известно не встречались, по крайней мере в окружающей нас видимой Вселенной, а также не вступали в какую-либо полемику. Нельзя исключить, что в Борхесе голландец видел некоего конкурента в сфере построения миров-фикций. Однако же на этот счёт мы можем строить лишь догадки.

Воорт в нескольких кратких эссе со всей очевидностью пытался развенчать миф о глубокой и яркой фантазии великого аргентинца, закончившего свои дни в Швецарии. В своей миниатюре «ا» писатель убедительно доказывает, что изложенное Борхесом в его рассказе «Алеф» не представляется возможным, по зрелому размышлению, признать ни сумасшествием, ни даже особо высоким полётом фантазии, ибо изложенное твёрдо зиждется в своём основании на вполне земных вещах.

Здесь, как полагает автор, необходимо обратиться непосредственно к тексту эссе ван ден Воорта.

Так, он указывает, что «название рассказа Борхеса – первая буква арабского письма. Она же означает и единицу. Вместе с тем, стоящий, как перст посредь листа бумаги, он, «Алеф», не произносим. Звук он даёт только в сочетании с другими знаками арабицы (огласовки и «хамза»). Он – мост, проложенный меж Небом и Землей. Он же включает в себя и Небо, и Землю. Он рвётся ввысь и ниспадает вниз. Ограниченный, он подразумевает бесконечное. Совершенно простой, точнее, совершенный в своей простоте, он означает Начало.

Итак, непроизносим (невыразим) и включает в себя идею всего сущего. Это как раз то, что витиевато выразил в своем рассказе Борхес».

Примерно таким же образом Воорт доказывает, что рассказ «Фунес, чудо памяти» имеет в своей основе совмещение идей китайского иероглифического письма и недесятичных систем счисления.

В книге «О чудовищном различии в мировосприятии и мышлении народов Ближнего и Дальнего Востока» писатель, на примере написания цифры один – «ا» у арабов и «―» в Японии и Китае, призывая на помощь сравнения культурологического, исторического и других планов, на пятистах с лишним страницах обосновывает, доказывает, полемизирует с невидимым собеседником, делая для того очевидным, что указанные в названии книги различия огромны и не в последнюю очередь обязаны своим появлением разницей в написании числа «1» – мысленного представления отдельного абстрактного объекта, являющегося одновременно наименьшим натуральным числом.

Аналогичным образом писатель обосновывает разительные различия и постоянные конфликты между семитами и окружающим их арабским миром частным случаем различия написания первой буквы алфавита – «алеф». Напомним, изображение алефа в иврите выглядит «א», а в арабице «ا». Различие написания, по мнению автора, и приводит к столь разительным противоречиям в мировосприятии и в изложении картины мира, со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Далее, в обширном труде «Что немцу молоко, то арабу – соль» Воорт, в свойственной ему саркастической манере, зачастую переходящей в откровенно шовинистическую, сравнивает слова разных языков, созвучных при произношении, однако зачастую имеющих противоположный смысл.

В частности, в книге имеется заметка с парадоксальным наименованием «Почему в Китае так много Хуанов», которая может привести неосведомлённого читателя к ложному умозаключению, что в Поднебесной много испаноязычных граждан.

Полагая себя, по-видимому, утончённым лингвистом-остряком, писатель развёртывает нить своего объяснения феномена, приведённого им в названии заметки, с посылки о широком распространении суждения о том, что китайцы имеют желтоватый оттенок кожи. Это приводит к тому, что китайцев зачастую называют «жёлтыми». Слово, созвучное с испанским именем «Хуан» в китайском языке означает «жёлтый» (黃). Таким образом, в самом названии заметки кроется как парадокс (для неосведомлённого читателя), так и риторический вопрос (для читателя осведомлённого).