Апология Борхеса

«Не претендую на сообщение истины в последней инстанции и истины вообще, ибо о какой истине можно говорить человеку, ещё не существовавшему в то время как человек, о котором он пишет, уже перестал существовать в обыденном понимании этого слова, и делающему свои умозаключения на паре десятков книг Мисимы и о Мисиме?

***

Вот уже полвека миновало с того момента, как Кимитака Хираокэ отправился в самурайский рай прямиком с военной базы Итигая.

Вот что по поводу самоубийства Мисимы писали японские газеты:

反民主主義的な行動は断じて許されないという主旨のものであった

Честно говоря, мне ничего не понятно, как, я думаю, и большинству читателей. Примерно таким же образом восприняло добровольную смерть писателя и большинство народонаселения Страны молодых побегов риса, да и всего остального мира.

Что роднит Мисиму к хитроумным идальго дон Кихотом Ламанчским?

Должен признать, любители вглядываться в детали найдут всё же больше различий, чем сходства между персонажем Сервантеса и жителем Токио Мисимой.

Действительно, первый – лишь идея человека, второй же – человек идеи – идеи красоты смерти.

Первый, в силу беспомощного состояния разума, не способен был прояснить для себя театральность жизни, второй же, прекрасно понимая эту идею, каждый день творил театральные представления. Не стал исключением и его последний день – 25 ноября 1970 г., когда Мисима устроил театрализованное представление на базе сил самообороны, который можно отнести к одному из лучших перформансов в истории рода людского, несмотря4 на всю его абсурдность и зловещий тон.

Вместе с тем, нельзя не отметить и сходства между двумя этими лицами: одним – персонажем своего писателя, другим – писателем своих персонажей. И тот и другой по большому счёту боролись с ветряными мельницами, находясь под впечатлением от идей рыцарства и не до конца понимая, вернее, отказываясь понимать, что времена рыцарства уже миновали.

Трижды крикнув: «Да здравствует император!»; Мисима прекрасно знал об отречении императора от инициаторов монархического бунта в 1936 г. Именно поэтому самоубийство на военной базе и нельзя расценивать иначе, чем спектакль – «бессмысленный и беспощадный».

***

Следует заметить, что К. ван ден Воорт был ещё и замечательным, вдумчивым читателем, то есть не был, если можно здесь напомнить известный анекдот про чукчу-писателя, который, как известно, не читатель.

Полны смысла и выдают глубокую эрудированность его заметки по поводу прочитанных им книг. Большим упущением с моей стороны будет не привести здесь ряд таких заметок «на полях».

***

«Фрейдовское «Я и Оно» приобретает зловещий смысл после прочтения небезызвестного романа С. Кинга (имеется в виду «Оно» – прим. сост. обз.), в том числе и тот, что Фрейд de facto составил некое исследование о злобном клоуне внутри каждого из нас».

***

«Литература смешна. Всё эти художественные вымыслы от людей, ни черта не смыслящих в жизни, – чему они способны научить? Писатель, поскольку он зарабатывает своей писаниной, работает на потребу публики, которая способна переваривать сказки о добре и зле только с хорошим концом, воспринимать убийство абстрактного человека не в качестве чьей-то трагедии, но в качестве повода к никчёмному размышлению, к зарядке для мозгов.

Зло обычно описывается в соответствующем антураже: мрачные тучи, холод, ветер и прочая ерунда. Взять того же Оруэлла – погодные условия тоталитарного государства, контролирующего помыслы каждого своего гражданина, поганые: мусорный ветер, холод и т.д. Между тем, зло обыденно».

***

«Незабвенный Эдгар По, помнится, рассуждал о человеке как о существе надувающем (через соломинку лягушек, себе подобного на деньги).

У Хёйзинги есть книжка о человеке как существе играющем.

На мой взгляд человека можно также классифицировать как существо коллекционирующее. Человек коллекционирует фантики, значки, книжки, бутылки, деньги, должности, машины, а если повезёт, то и яхты, женщин (мужчин – тоже кому как повезёт), складки жира на животе и подбородке, неврозы, привязанности, болячки и проч.».

***

Ближе к концу своего земного пути писатель решил заняться более глобальными проектами, чем написание эссе и «апологий». О них мы можем судить по незаконченным записям, найденным после его смерти и частично уничтоженным его родственниками. Вместе с тем, несмотря на гибель, как полагают многие исследователи его творчества, значительной части наследства писателя, даже по обрывочным и разрозненным остаткам его творений мы можем судить об обширности задуманного.

Так, среди записей, хранящихся в библиотеке родного города писателя, Арнхема, можно обнаружить начальные страницы его труда «Генеалогия рода человеческого», в котором, как усматривается из этих записей, писатель взялся за описание генеалогического древа своей семьи, а также генеалогического древа соседки по кровати.