Апостат

— Небесная тысяча, Данмар, ты все не так понял! — В ужасе воскликнул парень. — Я клянусь, что… я… просто…

— Что ты, Чак? — Склонил я голову набок, пристально всматриваясь в глаза предателя. — Начал говорить, договаривай. Не думай, что я поверил в твой спич о беспокойстве за своих друзей.

Избитый брат прикрыл веки и сделал несколько глубоких вдохов, словно пытался решиться на смертельный прыжок в бездну.

— Думаю, мне в самом деле нет смысла врать тебе… — признался наконец он. — Ты можешь мне не верить, Данмар, но я на самом деле ничего не имею против тебя. Клянусь всем, что у меня было и есть, я сделал это, потому что хотел освободить Кару от твоей тирании! Вот истинная причина, по которой я пошел на этот шаг! Я не могу видеть, как она каждый день опустошает себя, лишь бы только угождать тебе!

Глядя в сверкающие упрямством глаза юноши, я был склонен ему поверить. Если раньше во мне и жили какие-то сомнения, то теперь они развеялись, как утренний туман под лучами палящего солнца. Моя помощница все-таки перестаралась, пытаясь сохранить лояльность Чака. Так что страх передо мной, помноженный на ревность к Каре, которая, судя по всему, не сумела убедительно сыграть роль любящей девушки, подтолкнули его к такому решению. Влюбленные, оказывается, еще бо́льшие дураки, чем о них можно было думать.

— Не вижу причин верить тебе, — насмешливо хмыкнул я.

— Но я же поклялся! — Забеспокоился брюнет, запоздало осознавший, какую угрозу он навлек на своих бывших товарищей. — Чего тебе еще нужно?!

— Что-нибудь поубедительнее пустых слов, Чак.

— И как я могу тебе доказать?

Недобрая ухмылка, от которой у предателя задрожали поджилки, наползла на мои губы.

— Поверь, — проникновенно пообещал я, — путь к искуплению не покажется тебе легким, Чак…

* * *

Ровно две сотни последователей Ордена Костяного Меча стояли идеально ровными рядами, занимая добрую половину внутреннего двора главного храма Воргана. Двадцать два паладина и сто семьдесят восемь жрецов, готовых повиноваться любому моему приказу. Этих воителей я отбирал лично, руководствуясь не только личной силой и умением каждого из них, но и тем, насколько нестерпима их жажда. Жажда познаний, жажда узреть истину. Я выбрал только тех, кто способен выдержать тяжесть правды, которую я собирался открыть им.

— Я не стану скрывать от вас, — говорил я последователям Великого Стража. — Миссия, которая нам предстоит, опасна и рискованна. Как бы я не желал уберечь вас, но вернуться из нее суждено не всем. Зато те, кто пройдет этот путь и вернется назад, смогут поведать своим братьям истину… Если кто-то из вас не готов на такой шаг, то покиньте храм прямо сейчас. Я не стану вас за это осуждать.

Строй храмовников как по команде вскинул пальцы к переносице, всем своим видом выражая стремление умереть за свет новой веры. И ни один из орденцев не дернулся, чтобы уйти.

— Мы рождены для войны, Святейший, — гулким басом ответил самый молодой из паладинов, — и не боимся смерти.

— А стоило бы, — строго посмотрел я на него. — Ведь как только погибнут тела, ваши души устремятся навстречу Владыке Преисподней. И я клянусь вам, нельзя вообразить ничего хуже этой участи.

— Прости наше любопытство, Святейший, — вступил в беседу другой Черный щит, — но можешь ли ты нам открыться? Откуда тебе это известно?

— Я тысячи лет томился в вотчине Дьявола, — честно ответил я.

После моих слов и без того тихий дворик погрузился в абсолютное безмолвие. Такого откровения жрецы от меня никак не могли ожидать, а потому каждый сейчас затаил дыхание, надеясь, что я еще немного приоткрою завесу тайны, отделяющую мир живых от мира мертвых. И я не стал разочаровывать свою паству.

— Ад — это ужасное место, — тихо поведал я, медленно бродя между замершими воинами в черных доспехах. — Туда попадают души со множества миров, становясь пленниками Мессера. Для умершего там не будет существовать времени и целей. Он не познает покоя, не осмыслит свой жизненный путь, не поймет совершенных ошибок. Его ждет лишь бесконечная череда смертей и мук. Можете мне поверить, адские отродья очень изобретательны в своих методах…

Я начал рассказывать жрецам войны о тех жутких столетиях, что провел в роли гонимого грешника. Как страдал, потроша тех, кого считал своими родными. Как кромсал их останки, делая себе подобия орудий, чтоб продержаться в бесконечной бойне подольше. Как агонизировал, всякий раз мечтая, что этот раз для меня станет последним. И как изнывал от отчаянья, воскресая вновь. Вновь. Вновь…

Орденцы внимали каждому моему слову, не решаясь даже моргать. И хоть я не пытался сделать свою исповедь более красочной, но она все равно звучала проникновенно, пронзая разумы двух сотен воинов раскаленными спицами. Застарелая и тщательно подавляемая боль рвалась наружу, изливаясь неудержимым потоком, а я уже не мог остановиться. Эти люди собираются положить свои жизни, а потому они заслуживают знать неприглядную правду…