Апостол Павел

Был также «дорогой suzugos» — термин, употребляемый так часто! Что можно сказать о слове «suzugos», название или значение которого напоминает слово «пара»? Хотя этот термин в классическом греческом языке мог быть применен к брату или компаньону, в нем часто усматривали намек на супружество: Павел называл так мужа Еводии или мужа Синтихии, но еще и Лидию, упомянутую в «Деяниях», и даже — по романическому, но безосновательному утверждению Климента Александрийского — его собственную супругу[523]. Как же в этом случае Павел мог писать «дорогой» в мужском роде? Если вспомнить, что фарисеи, толкователи Закона также употребляли слова «пара» (zugoth)[524], то можно предположить здесь игру слов такого свойства: su-zugos и zugoth в смысле «мой дорогой ровня», которую мог позволить себе эрудит, прекрасно владеющий языками.

Отправляясь на место молитвы, Павел и его сподвижники часто бывали взволнованы одним чревовещателем, который демонстрировал свой талант прямо на улице и называл их «рабами Всевышнего», утверждая также, что они иудеи и одержимые. Павел, доведенный до крайности, в конце концов изгнал из него духа: чревовещательство часто считалось одержимостью. Заподозренные в колдовстве, Павел и Сила предстали перед властями колонии, дуумвирами. Приговорив к изгнанию[525], их лишили одежды, избили ликтором и отдали под стражу до следующего дня.

Речь идет о процедуре наказания за явное преступление, подтвержденное согласно «Деяниям» тройным обвинением: обвинением в том, что они поступали «как иудеи», как «чуждые иностранцы» (в этом нарекании отображалось все, что создавало неблагоприятный образ иудея)[526]; обвинением в том, что они оказались возмутителями спокойствия и только за одно это заслуживали изгнания[527]; обвинением в том, что они проповедовали не принятые религиозные обряды. В этом, собственно говоря, и заключалось кощунственное преступление, вмененное на основании постановления терпимости, которое Рим утвердил более века назад[528]: «обычаи» иудеев (то есть почитание субботнего дня и сбор податей для Иерусалима) были позволены только потому, что несли в себе «прародительское начало» и имели своей целью «продолжение традиций». Филиппийцы ограничили это постановление своим толкованием, настаивая на том, чтобы выполнение этих обычаев было запрещено законом для всякого, кто не рожден в иудействе, что сводилось фактически к обвинению в прозелитизме. Они разделяли принятую в официальных кругах точку зрения во время правления Клавдия, действия которого были направлены против несправедливости Калигулы: Клавдий закрепил привилегии иудеев, запретив в греческих-городах «мешать им наслаждаться своими обычаями» и позволив им жить «в полной свободе», хотя и предписывая «пользоваться его благодушием с умеренностью» и, главное, не порождать смуту[529]. И государственная власть имеет границы терпимости!

Разумеется, римляне в Филиппах оказались куда более правоверными и консервативными, чем полагал Павел[530]. Эти отставные военные оставались сильно привязаны к римским формам богослужения: они обожали фракийского Диониса — символ воскресения, уподобляя его итальянскому Liber Pater; они признавали Кибелу — великую анатолийскую богиню природы, делая ее культом Империи. Они расценили деятельность Павла, как экзотическое, асоциальное, а значит, ведущее к расколу проповедование.

Судебная ошибка

И все-таки Павел и Сила были своими: они были такие же граждане Рима, как и все прочие граждане. Но они не сумели на первых порах заставить признать свои права и привилегии, которые избавили бы их от любого постыдного наказания. Даже много месяцев спустя Павел все еще будет предаваться мучительным воспоминаниям об этом: «В Филиппах мы были поруганы и оскорблены»[531].

Сначала не совсем понятно, как могла произойти такая судебная ошибка. Некоторые видят в этом основание для того, чтобы отрицать римское гражданство Павла. Другие полагают, что Павел намеренно хранил молчание из солидарности к иудеям, которые были главными слушателями его проповедований: «Для иудеев я старался быть иудеем, чтобы привлечь иудеев»[532].