Апостол Сергей: Повесть о Сергее Муравьеве-Апостоле

На следующий день это предложение было отвергнуто. Особенно подействовал на собравшихся Сергей Муравьев-Апостол. Он был болен и передал через Матвея записку, доказывающую «скудость средств к достижению цели», то есть: ничего не сделаем после убийства царя.

Другой семеновец, Федор Шаховской, потребует, чтобы дело было передано в его руки. Он так горячится, описывая гибель тирана, что товарищи улыбаются, а Сергей Муравьев-Апостол отныне величает его тигром.

Тигр — еще одна муравьевская шуточка, с виду вполне добродушная, но добирающаяся до сути и оттеняющая некоторую несерьезность, чрезмерную пылкость молодого офицера.

Дело далеко зашло. Вспомнив о религиозных чувствах Сергея Ивановича и заметив, что о заповеди «не убий» серьезные разговоры не ведутся, вычисляем: «Священное писание» поощряет его не к смирению, а к жертвенности. Вопрос только, и только, в том, какой вид жертвы целесообразней!

По некоторым признакам тут был вот какой ход мысли: молодой человек видит тяжелое положение родины, в уме складывается ясное решение, что следовало бы переменить, какую жертву принести. Тот, кто додумался, может возблагодарить разум; однако старинное религиозное чувство нашептывает: если мозг дошел до таких высоких мыслей, это неспроста, это знак, сигнал «свыше». Разумная идея подкрепляется, усиливается особым чувством, иногда даже экзальтацией.

Из века в век так бывало: Жанна д’Арк думает о своей несчастной Франции, тут же слышит некие таинственные «голоса» и ей кажется, что «голоса» первыми произнесли — «несчастная Франция»! Правда, Жанна жила совсем в другое время. Просвещенный же век чаще выводит к действию иной человеческий тип: мозг логический, математический, погасивший до возможных пределов религиозную чувствительность. Наполеон, Вашингтон.

Для Пестеля и его ближайших помощников, Барятинского, Крюкова, эмоции, страсти, религиозные размышления — только «подданные» в царстве разума. Математический склад ума Сергея Ивановича, кажется, должен вести его в этот ряд сильных людей. Но первый ученик пансиона Хикса не перестает прислушиваться к «голосам».

«Ум ищет божества, а сердце не находит», — это строчка Пушкина, с которой соглашался Пестель.

Но Сергей Иванович, вероятно, тут бы задумался, промолчал, не принял: сердце «находит». И если так, то Апостол слабее, неувереннее тех твердых логиков, кому не нужно подкреплять разум сигналами свыше. Сильный разум вступает в конфликт с нежной, нервной, эмоциональной натурой.

Однако логика чувств зато безусловнее чистого разума. Если уж Жанна д’Арк вышла в поход, ее не остановить. Можно ли переубедить того, кто слышит «голос»?

Пока поставим на этом точку. Поход только начинается. Первые клятвы только произнесены.

«По некоторым доводам, — вспомнит будущий царь Николай I, — я должен полагать, что государю (Александру I) еще в 1818 году в Москве после богоявления (то есть в январе) сделались известными замыслы и вызов Якушкина на цареубийство: с той поры весьма заметна была в государе крупная перемена в расположении духа, и никогда я его не видал столь мрачным, как тогда…»

Вероятно, Александр имел своего осведомителя. Позже получит список членов тайного общества — и не один раз; заговорщиков под благовидными предлогами удалят из столицы — в дальние дивизии, гарнизоны. Но при этом никаких арестов. Однажды царь скажет князю Васильчикову: «Не мне их судить». Возможно, царь имел в виду, что сам поощрял когда-то «либеральные надежды»; но, несомненно, здесь присутствует и тень Павла: ведь наследник был тогда в заговоре и не ему теперь судить новых заговорщиков. Царю Александру впору задуматься о своем наследнике и, может быть, об отречении.

Заговорщики произносят первые клятвы. Отцы кое о чем догадываются.

У Дмитрия Прокофьевича Трощинского 70 тысяч десятин земли, 6 тысяч душ крепостных крестьян, дома в Петербурге и Киеве, движимого имущества на сумму около миллиона рублей серебром.

Весь полтавский край замечает прибытие такого человека в имение Кибинцы (подарок Екатерины, вызвавший некогда известное восклицание «Что скажет Зубов!»). Василий Васильевич Капнист принципиально не читает газет, однако новости сами являются в облике вчерашнего министра юстиции, служившего трем царям, а ныне свергнутого Аракчеевым. «Милостивый государь мой, — пишет Трощинский одному из друзей. — Поздно отвечаю Вам на два дружеских письма по данному самому себе и вам уже известному обету — никогда не посылать писем моих на нескромную киевскую почту».

«Дай хоть посмотреть на тебя», — просили опального министра простые казаки, такие, каким он сам был когда-то.

И вот на первых же именинах экс-министра, 26 октября, — величайший съезд гостей — от генерал-губернатора князя Репнина-Волконского до всех Капнистов; и от Муравьевых-Апостолов до «Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича», ибо ссора между этими достойнейшими людьми (согласно жалобе, которую съела бурая свинья) произошла 1810 года июля 7-го дня и еще не была решена миргородским судом даже в 1831 году.