Апостол свободы

Несмотря на то, что в последнее время его занимали главным образом дела военные, дьякон Игнатий страстно хотел учиться. Может быть, общение с широко образованным Раковским, которым он глубоко восхищался, заставило его остро почувствовать пробелы в собственном образовании и вновь пробудило глубоко запрятанную и неутоленную жажду знаний. И хотя ему было уже двадцать шесть лет, Игнатий записался учеником в школу Иоахима Груева и посещал ее всю осень и зиму. На какие средства он жил в это время, неизвестно. Возможно, ему удавалось наскрести денег на свои скромные нужды пением в пловдивских церквях.

Однако дьякон Игнатий посвящал свое время не только учебникам. Уже третью зиму подряд он переживал личный кризис и должен был решить, как жить дальше. Весной 1864 года, не дожидаясь конца школьных занятий, он вернулся в Карлово. Обычно он ни с кем не делился своими проблемами, однако великим постом съездил в Пловдив, к Большому, и сообщил ему, что собирается сложить с себя монашеский сан. Неясно, почему он выбрал именно этот период. Очевидно, ответ на загадку следует искать в характере Игнатия — человека сверхчуткой совести, который в любом деле стремился к максимальной полноте и завершенности. Любые аномалии или противоречия терзали его плоть как тернии; они причиняли боль, беспокойство и их следовало немедленно вырвать. Он психологически не мог носить рясу, зная, что тем самым обманывает других. Решив наконец, что не может выполнять и долг перед церковью, и долг перед народом, Игнатий считал себя обязанным порвать с церковью.

В ночь на пасхальное воскресенье дьякон явился в церковь св. Богородицы служить всенощную и занял свое обычное место на восьмиугольном аналое возле ступеней алтаря. Отсюда ему была видна вся церковь: два ряда колонн, поддерживающих свод; высокий амвон и аналой хаджи Василия по ту сторону придела; патриарший трон, украшенный резными изображениями птиц и виноградных лоз; забранные тяжелыми решетками окна, своды которых были расписаны древним славянским узором из полос красного, черного и белого цвета; высокие алтарные врата, которые отделяли святилище ст молящихся. Никогда дьякон Игнатий не пел так, как в ту ночь. Казалось, его ангельской красоты голос летит к самим вратам рая, увлекая за собой души верующих. Однако никто из них и не подозревал, что творилось в сердце молодого монаха. Знай они его мысли, они были бы глубоко возмущены.

Церковь была ярко освещена. В трепете множества свечей блестела позолота алтарных врат и перламутровая инкрустация аналоев. Густой от ладана воздух был полон напряжения, с которым многочисленная паства готовилась вновь пережить возвышенную драму воскресения из мертвых с ее моралью торжества Человека над смертью. Чем ближе была полночь, тем тяжелее становилась тишина в церкви. Все глаза были устремлены на алтарные врата. Над ними, в самом центре было изображено солнце во всей его славе, а еще выше — большой золотой крест и солнечные лучи, обнимающие всевидящее око господне. Люди затаили дыхание. Внезапно врата распахнулись и послышался голос священника: «Христос воскресе из — мертвых!». С глубоким вздохом душевного потрясения паства ответила: «Воистину воскресе!». Затем торжественная строгость обряда уступила место радости, люди целовали друг друга и произносили традиционные поздравления.

После службы дьякон Игнатий ушел из церкви спокойным и даже веселым. С ним было двое друзей, Христо Василев Пулев и хаджи Георгий Попхристов, и отправились они к этому последнему; его отец пригласил их на обильное угощение, которым, по обычаю, кончался великий пост. В доме Попхристовых Игнатий провел несколько часов. Он ел с аппетитом и был заметно оживлен. У всех было праздничное настроение, и трое друзей решили провести утро за городом. Уходя, Игнатий шепнул хаджи Георгию: «Возьми ножницы и гребешок». Хаджи Георгий, хорошо знавший характер Игнатия, не стал задавать лишних вопросов и сделал, как ему было сказано.

Молодые люди ускользнули с семейного праздника и отправились на Алтын-чаир — луг на западной окраине Карлово, где обычно устраивались танцы. На лугу дьякон Игнатий снял с себя скуфью, положил ее на землю и ясным, спокойным голосом сказал: «Товарищи мои, с нынешнего дня я больше не стану носить эту монашью шапку».

Товарищи не поняли, что значат его слова, однако недоумевали они недолго, потому что дьякон добавил:

— Хаджи, возьми ножницы и остриги мне волосы!

Хаджи Георгий и Христо Пулев оцепенели на месте, услышав, какого святотатства он от них требует. Только теперь они поняли, для чего Игнатию понадобились ножницы и гребень. Лицо Игнатия выражало уверенность и спокойствие, он явно удивлялся нерешительности товарищей.

— Я не смею это сделать. Я не могу взять на себя такую тяжкую ответственность, — запротестовал хаджи Георгий голосом, дрожащим от волнения. — Дьякон, эти красивые золотистые волосы — превосходное украшение твоего лица, твоего сана. Я не могу выполнить твое желание.