Апостол свободы

Легия была большой школой. По иронии судьбы, в Белграде Игнатий узнал куда больше, чем могла бы ему дать учеба в России, правда, по другим предметам. Ему повезло в том, что главным его учителем был несравненный Раковский — колосс среди людей, величайший болгарский ученый своего времени, первый государственный деятель Болгарии современного склада, первый пророк организованной революции. И хотя его нередко порицали, подчас заслуженно, никто не пользовался таким уважением и не вызывал такого восхищения, как Раковский. Презирая личное счастье, он шел впереди, как светоч, указуя народу путь и вдохновляя его своим примером.

И Легия, и все надежды, которые на нее возлагались, погибли от жестокого и внезапного удара осенью 1862 года. 4 сентября (по новому стилю) в Константинополе европейские державы закончили рассмотрение конфликта, а 24 сентября князь Михаил «с тяжелым сердцем» объявил, что Сербия подчиняется решениям конференции, предусматривающим мирное урегулирование конфликта с Турцией; некоторые требования сербов удовлетворены, однако турецкие гарнизоны остаются в стране.

Внезапно все изменилось. Уже и речи не могло быть о войне, и Сербия сменила политику провоцирования на политику умиротворения Турции. В новой обстановке болгарская Легия становилась не просто ненужной, — она прямо мешала сербам, Раковскому было велено распустить Легию и отказаться от планов вторжения в Болгарию. Он был поставлен перед совершившимся фактом, и ему оставалось только подчиниться. В последний раз он собрал легионеров, объявил о роспуске Легии и снабдил их документами и деньгами на дорогу до Румынии.

Новость о роспуске Легии как бомба разорвалась среди болгар. Они были потрясены, ошеломлены и не хотели ей верить. Вне себя от гнева и негодования они спрашивали: как могло сербское правительство так поступить с ними? Где его благодарность? Где чувство чести и долга? Они считали сербов своими братьями, а братья ответили тычком в зубы! Они доверяли сербам, они сражались на их стороне с беспредельной отвагой, заслужившей всеобщие похвалы, начиная с самого князя, Теперь они обобраны и никому не нужны; сербы уже прямо оскорбляют их, обвиняя в том, что во время обстрела города болгары занимались мародерством…

Панайот Хитов, который со своей четой скрывался в Стара-Планине, выжидая сигнала о выступлении на Болгарию, выразил в своих мемуарах всеобщее разочарование и тяжелые предчувствия: «Услышав это известие, я чуть не сошел с ума. Мы столько лет ждали этого восстания, а оно хоть бы неделю продлилось! Что было делать? Положение наше было незавидно, потому что многие болгары бросили работу и продали все свои пожитки…»[28]

Однако Раковский был неисправимым оптимистом. Как только первое потрясение улеглось, он быстро пришел в себя, обобщил положительный опыт Легии и начал составлять планы на будущее. Осенью 1862 года он отправился в Афины в бодрой уверенности, что ему удастся организовать балканский союз христианских народов против Турции; вскоре он уже завязал знакомства со всеми ведущими политическими деятелями Греции, в том числе с регентом и руководителями обеих фракций в армии.

В ту зиму Игнатий впервые в жизни испытал, что такое неуверенность в завтрашнем дне и жизнь в изгнании. Сербы прекратили помощь Легии, болгары оказались без крова и средств к существованию и должны были перебиваться кто как мог. По словам Большого, Игнатий нашел работу у богатого серба, однако хозяин обнаружил, что его новый слуга — принявший постриг монах; он тут же дал ему небольшую сумму денег и предложил уйти, ибо считал, что грешно иметь работником слугу господня. Затем Игнатий стал подмастерьем абаджии — человека, шившего одежду из толстого домотканого сукна. Долгие зимние вечера он проводил за работой и выучился шить; начатки этого искусства он усвоил еще в детстве.

Жить в Белграде бездомным, никому не нужным чужаком, без гроша в кармане и без надежд на будущее — совсем не то, что быть героем, которому всюду почет и уважение, который не сегодня — завтра войдет в Болгарию с победоносной армией освободителей. Без Раковского город опустел, и муки негодования и сожалений были сильнее мук голода и холода. Не останься Игнатий в Белграде, он мог бы последовать за товарищами в Румынию, где ему как беженцу снова пришлось бы столкнуться с нелегкими поисками работы; а мог и вернуться домой, в Карлово, к семье — и хаджи Василию.