Апостолы

Он в очередной раз выиграл и улыбнулся мне с истинно японской вежливостью.

— Хотите сыграть?

— С удовольствием. На сколько?

— У меня не совсем обычное предложение. Если выигрываю я, то вы слушаетесь меня во всем в течение месяца, если вы — то наоборот.

Я внимательно посмотрел на него.

— Это ставка Лойолы в игре против Франциска Ксаверия[53]. Вы иезуит?

— Да, молодой человек. Я имею честь служить Обществу Иисуса, — он сдержанно поклонился. — Меня зовут Луис Сугимори Эйдзи, самурай.

Факт принадлежности одного человека одновременно к иезуитам и самураям как-то не укладывался у меня в голове, хотя был же рыцарем сам Лойола.

— Луис Сигимори Эдзи-сан, — старательно повторил я.

— Можно просто «Луис». Это мое христианское имя, — великодушно смилостивился самурай.

— Петр Болотов.

— Я знаю. Я видел вас в Риме, на присяге.

Нельзя сказать, что мне это было приятно.

— Вы были там?

— Да, вместе с моими братьями по ордену.

Ну, теперь хотя бы понятно происхождение у него знака.

— Так вы согласны на мою ставку, Болотов-сан?

Я колебался. Ставка мне не нравилась. Как известно, для Франциска Ксаверия его проигрыш окончился тем, что после месяца «Духовных упражнений» с Лойолой он бросил все и вошел в Общество Иисуса.

— В конце концов, мы же служим одному господину, — проговорил японец и положил руку на край бильярдного стола, демонстрируя знак.

— Ладно. Но две недели.

— Хорошо.

И мы начали партию. Сначала все было отлично. Шары покорно катились в лузы, пересекая стол по красивейшим траекториям, так что мой соперник скоро погрустнел. Я был совсем близок к выигрышу, когда на столе возникла очень хитрая комбинация. И я решил продемонстрировать мой коронный прием, открытый парижским бильярдистом Миньо. Если сильно ударить по шару кием, наклоненным под большим углом к столу, то сначала шар пойдет вперед, и можно расправиться с тем, что перед ним, а потом остановится и устремиться назад, и так можно разобраться еще с одним (а лучше двумя или тремя) шарами. Я ударил, и уже ждал аплодисментов публики, как вдруг пол подо мною вздрогнул, и в баре зазвенела посуда. Я еле удержался за край стола. Все длилось не более полминуты, и сразу стихло. Но этого оказалось достаточно. Шары сместились со своих траекторий, и ни один из них не достиг лузы.

Самурай же даже не изменился в лице. Он, как ни в чем не бывало, загнал в лузы оставшиеся шары и победно посмотрел на меня. Вероятно, вид у меня был жалкий.

— Наверное, вы не привыкли к землетрясениям, господин Болотов. У нас это часто. Я не засчитаю эту партию. Давайте сыграем еще одну.

Я кивнул. Но игра не шла. Все-таки я привык стоять на твердой земле, а не ждать каждую минуту, что она подо мной запрыгает. И я проиграл. С не слишком разгромным счетом, но проиграл. Японец улыбнулся и положил кий.

И тут тряхнуло еще раз. Точнее затрясло так, что невозможно было удержаться на ногах. Я схватился за спасительный стол, но он оказался не надежнее пола. Стены трещали и ходили ходуном, в окнах полопались стекла и рамы начали деформироваться, как старый автомобиль на переработке. Сверху посыпалась штукатурка. Я посмотрел на потолок. По нему пролегла глубокая темная трещина, и он складывался, как гигантская книга по этой трещине, как по сгибу листа, направив на меня острые зубья сломанных металлических конструкций.

Кто-то схватил меня за руку и потянул к окну. Мы отчаянно нырнули в стремительно сужающийся проем и упали на асфальт. От нас медленно уплывал и складывался, как картонный, огромный дом на той стороне улицы, а по середине мостовой пролегла пропасть шириной, по крайней мере, в метр и продолжала расширяться. И тут разом погасли фонари, и все кончилось.

И я услышал стоны. Одновременно, со всех сторон. Словно ветер.

— Что это? — спросил я у тьмы.

— Люди под завалами, — ответил голос моего соперника по бильярду.

— Так это вы меня спасли? Спасибо, я ваш должник.

Я поднялся на ноги.

— Вы не только мой должник, вы мой раб на следующие пол-луны.

— Как вы можете помнить в такой момент о какой-то дурацкой ставке!

— Как я мог заподозрить европейца в том, что у него есть честь!

— Есть, но сейчас надо спасать людей.

— Сядьте, здесь везде трещины. Вы ничем не поможете.

— У меня друг пошел в район Есивара. Я должен узнать, жив ли он.

— Вы никуда не пойдете.

Это начинало раздражать. В конце концов, что мне клятва? Господь — моя совесть и моя честь. Только те клятвы верны, что даны ему на верность. Но Луис Сугимори спас мне жизнь. Ладно, еще неизвестно, кто, в конце концов, окажется господином, а кто рабом.

Я достал сотовый и попытался позвонить. Он не работал.

Глаза постепенно привыкали к темноте. Мы стояли среди завалов, остатков домов, за несколько минут превратившихся в горы строительного мусора. Асфальт прорезали глубокие трещины, а на островках толпились люди, немногие спасшиеся.