Аппассионата. Бетховен

— Как композитор никоим образом, господин ван Бетховен. — Мельцель предостерегающе поднял указательный палец. — Вы же знаете, что каждую написанную вами ноту я ценю выше, чем все сочинения остальных венских композиторов. Но одного искусства мало, нужно ещё уметь его выгодно продать.

— Но как?

— Вот именно — как? Я знаю, что вас постоянно преследуют неудачи. Надо же такому случиться: князь Кински упал с лошади и сломал себе шею. А теперь скажите откровенно: как у вас с деньгами? — Бетховен промолчал, и Мельцель удовлетворённо кивнул: — Я так и думал. Позвольте предложить вам пятьсот гульденов...

— Мельцель! Но ведь я...

— Пангармоникон завтра вновь пополнит мой кошелёк. И потом, мне очень нравится название, которое выдали моему прибору — метроном. — Мельцель встал и взял со стола фонарь. — А теперь я хочу показать вам ещё более совершенный вариант механического органа. Вряд ли мне удастся создать что-либо лучшее.

Он поднёс фонарь к огромному шкафу в десять футов длиной и двенадцать футов высотой. Ширина же его составляла никак не меньше семи или даже восьми футов. Поверхность была расписана белыми и позолоченными арабесками.

— Не желаете ли что-либо сочинить для него, господин ван Бетховен?

— Вы серьёзно?

Сёстры не сводили глаз с Жозефины: широко раскрытые, обезумевшие от боли, воспалённые глаза, мелко подрагивающее тело.

— Сколько времени?

— Скоро десять, Пепи. — Тереза попыталась вытереть ей лоб и виски, но тут же получила сильный удар по пальцам.

— Вечера или утра?

— Вечера, Пепи.

— Выражайся точнее! — Жозефина метнула исподлобья откровенно враждебный взгляд. — Какое сегодня число?

— Восьмое апреля.

— А год?

— Тысяча восемьсот тринадцатый.

— Бог карает меня!.. — хрипло выкрикнула она, корчась от нового приступа боли. — За мои грехи... И ведь уже целый день, целый день! Ни один из моих прежних детей не причинял мне таких болей... Но всё равно, я заставила его гораздо больше страдать! Это возмездие! Возмездие! Господи, как же я себя безрассудно вела! Но как я рада этому ребёнку! Как я тоскую по нему! Тереза!..

— Да, Пепи?

— Завяжи мне рот, чтобы я не могла выкрикнуть его имя, а потом... потом уходи, Тереза, уходи... Я хочу остаться наедине с Марией. — Жозефина попыталась было улыбнуться, но тут же коротко вскрикнула от боли. — Даже если я сорву повязку, ничего, ничего... При ней я могу кричать всё, что угодно. Она ведь только по-венгерски понимает. И ещё... Даже если мне будет совсем плохо, не вздумай вызвать врача. Обещай мне.

— Я уже обещала тебе, Пепи, и сдержу слово.

— Спасибо, а теперь иди. Мария!..

Пожилая венгерка подошла к кровати, улыбка на её морщинистом лице выражала уверенность. Она помогала появиться на свет ещё детям графини Дейм, и вот теперь её призвали к госпоже баронессе Штакельберг.

Когда маятник пробил ровно десять часов, Мария открыла дверь в соседнюю комнату и сказала по-венгерски:

— Это девочка, милостивая сударыня.

— Ты снова счастливо перенесла роды. — Тереза постаралась вложить в эти слова всю нежность, которую испытывала к сестре.

Веки Жозефины дрогнули и тяжело приподнялись. Она еле слышно прошелестела губами:

— Нет, сейчас... сейчас всё только начинается, дорогая. Искупайте её и принесите ко мне.

Послышался громкий плеск воды, ребёнок тоненько пропищал, очевидно радуясь своему появлению на свет, а затем маленький свёрток осторожно положили рядом с Жозефиной.

— Очень сильный ребёнок, Пепи.

— А его ребёнок другим быть не может, — почти простонала Жозефина. — Но он рождён во грехе, хотя я себя грешницей не считаю.

— Я буду её очень любить, Пепи.

— Ты любишь всех моих детей, Тереза. — Жозефина подняла на неё тоскливые глаза, — но это дитя займёт особое место в твоём сердце.

— Да, Пепи, — облизав пересохшие от волнения губы, ответила сестра.

— Смотри, какой у неё пушок. — Жозефина ласково погладила новорождённую дочь по голове. — Надеюсь, ты даже без отца будешь счастлива. Зато у тебя будет настоящая мать.

— А может, Штакельберг всё же даст согласие на развод?

— Вряд ли. И потом... Я заметила это ещё в Праге и Карлсбаде... Людвиг любит меня, и тем не менее между нами пропасть. Пойми, это не его дети, они лишат его покоя, который ему необходим для творчества.

— А давай сделаем так, Пепи, — справившись с волнением, выдохнула Тереза. — Я возьму к себе детей Дейма и Штакельберга...

— И откажешься от собственной дочери? Нет, Тереза, я не согласна, я всё равно буду тревожиться за них. А его мы не будем беспокоить, пусть он никогда не узнает, что у него есть дочь, иначе...

— Если вспомнить, что он живёт лишь в нескольких шагах отсюда... Ты не слишком жестока по отношению к нему?

— В первую очередь по отношению к себе, Тереза. — Жозефина, с трудом приподнявшись, села, опираясь на спинку кровати. — Знаешь, как я назову его дочь? Минона.

— А почему?..

— Помнишь портрет дамы в старинном чепце, висевший в галерее предков в Мартонвашаре?

— Конечно.

— В роде Брунсвиков ею всегда очень гордились, и потом... согласно семейной легенде, её также зачали в грехе.

— Верно, — подтвердила Тереза. — Она незаконная дочь короля.