Аппассионата. Бетховен

— Вы хотели исполнить вместе со мной здесь, в Шёнбрунне, мои Седьмую и Восьмую симфонии. Но после того как так я оскорбил императорскую семью в Теплице, было бы просто неблагодарностью с моей стороны... Гёте? Гёте? Признаюсь, я не слишком почтительно обошёлся с ним, хотя он, зная о моей глухоте, вёл себя весьма деликатно. Но... он распространяет вокруг себя такой холод... так высоко ставит себя над миром... И всё же эта вздорная баба не имела права ссылаться на меня в том письме!

Внезапно Бетховен хлопнул себя по лбу и захохотал так, что смех его стал походить на каданс.

— Эта ядовитая змейка с обликом Сивиллы! Вот где собака зарыта! Как я сразу не догадался! Гёте и его супруга Христиана весной прошлого года приказали не пускать чету Арним на порог своего дома из-за их чрезмерной любви ко всякого рода сплетням. И вот Беттина отомстила им! Его превосходительство Гёте, на обочине со шляпой в руке отвешивающий низкий поклон! До такого не каждый додумается! В прошлом году Арнимов не было в Теплице, но им, конечно, известно, когда именно императорская семья отправляется туда на лечение. Ах ты, гнусная жаба!

— А меня радует, что я с самого начала занял вашу сторону, маэстро. — Мимолётным касанием руки Рудольф успокоил его. — Только прошу вас, не пишите оной даме преисполненное ярости письмо. Я поговорю с императрицей, и мы, ко всеобщей радости, забудем эту нелепую историю.

— Не совсем вас понимаю, принц.

— Есть такое латинское выражение «Semper aliquid haeret» — «Всегда что-нибудь останется». И потом, у вас и без того достаточно врагов при дворе.

— Завистники! Шаркуны!

— Согласен, однако... они порой бывают могущественней эрцгерцогов. Вспомните, как вам отказали предоставить университетский зал. Ещё неизвестно, получится ли что-нибудь с исполнением ваших сочинений в Шёнбрунне.

— Почему вы так скептически настроены, принц?

— Когда знаешь повадки этих крыс... — брезгливо поморщился Рудольф.

Иоганн Непомук Мельцель, как всегда, был занят своим любимым делом. Он стучал молотком, точил, паял, и создавалось ощущение, что гениальный механик делает это одновременно. Пх! Пх! Затем он взялся раздувать кузнечные мехи и настраивать трубы.

Бум! Бум! Бум! Под громовые звуки литавр Мельцель вынырнул из чрева ужасного механизма, именуемого пангармониконом.

— Всё в порядке! Он работает! Видите, как от радости дрожат мои руки? Вы пришли очень кстати. Я как раз собирался разыграть свою собственную битву при Виттории. — В маленьких умных глазах Мельцеля мелькнула тень тревоги. — У вас горе, господин ван Бетховен?

— Пропади оно всё трижды пропадом! Я могу быть с вами откровенен, Мельцель?

— Я же ваш друг и стойкий почитатель. Сами знаете, это не пустые слова. Так о чём речь?

— Я тоже намеревался разыграть свою битву при Виттории, — горько улыбнулся Бетховен, — обо всём договорился с эрцгерцогом. Уже была достигнута полная договорённость об исполнении в Шёнбрунне моих Седьмой и Восьмой симфоний в присутствии императорского двора, и тут... тут крысы нам всё испортили.

— Могу предложить вам другую битву при Виттории. — Мельцель вскинул на Бетховена искрящиеся радостью глаза и озорно прищурился.

— Не понял?

— Только обещайте не разносить в пух и прах мою мастерскую, когда я изложу вам своё намерение. — Кадык на его морщинистой шее дёрнулся, словно Мельцель сглотнул слюну, что-то, видимо, мешало ему выговорить всё до конца. — Вы много бродили по улицам Вены и видели, какая там царит атмосфера. То же самое, бесспорно, творится в Мюнхене, Берлине, Лондоне, Мадриде и так далее. Повсюду народ поднимается на борьбу. Люди жертвуют деньги на изготовление пушек и ружей. Я также готов внести свою вязанку дров в костёр патриотических чувств. Только не называйте меня циником, господин ван Бетховен. Одной лишь любовью к народу и идеалам жить нельзя. Сколько всего вы сделали для венцев и как они отблагодарили вас?

— Вы совершенно правы, Мельцель. — Лицо Бетховена исказилось от ярости, он крепко сжал тяжёлые кулаки. — Для этих негодяев с графскими и княжескими титулами — среди них, правда, есть исключения, но сейчас речь не о них — я всегда был чем-то вроде камердинера от музыки! Меня вызывали для развлечений, а потом, удовлетворив свои потребности в музыке, выбрасывали, как ненужную тряпку. Сейчас я вынужден судиться с наследниками Кински и конкурсным управляющим имуществом Лобковица! Все венцы никуда не годятся — от императора до сапожника! А я, осёл, позволил ослепить себя ложным блеском!

Мельцель, казалось, думал о чём-то другом, он не сводил глаз с огромного ящика.

— Сейчас очень нужен шум битвы для моего пангармоникона. Музыкальная пьеса под названием «Победа Веллингтона в битве при Виттории» или что-то в этом роде.

— И вы ожидаете, что я напишу её? — Бетховен выпрямился и развернул плечи, словно собираясь броситься в бой.