Аппассионата. Бетховен

— Туда мне доступ закрыт, несмотря на все усилия эрцгерцога Рудольфа, — вяло усмехнулся Бетховен.

— Господин ван Бетховен. — Мельцель неожиданно заговорил сухим, официальным тоном, — в мои намерения отнюдь не входит неуважительно отзываться о его императорском высочестве, но тем не менее, в отличие от него, я распахну перед вами двери университетского зала.

— А мои враги и завистники?

— Им останется лишь скрежетать зубами от злости.

— Да вы с ума сошли, Мельцель!

— Ничуть. Я просто хорошо разбираюсь в человеческой душе и знаю, на каких её струнах можно играть. Я дал несколько грандиозных концертов в Вене и, когда слава о них обойдёт всю страну, отправлюсь с моим пангармониконом в Берлин и Мюнхен. Итак, вы готовы сделать из «Битвы при Виттории» симфонию, пригодную для исполнения оркестром в расширенном составе?

— И сколько вы заплатите мне за неё? — Бетховен медленно растянул рот в злой ухмылке.

— О чём вы?

— Речь идёт не о гульденах. Дайте-ка мне ноты с первого валика. Можно было бы создать особый оркестр, где фанфары изображали бы гром орудий, трещотки — стрельбу из орудий, а прочие ударные инструменты...

— А дирижировать им будет господин Сальери, который в своё время прямо заявил, что уволит без права обратного приёма любого музыканта, сыгравшего на вашем концерте?

— Да вы просто умеете читать мысли, Мельцель.

— Это не слишком сложная загадка. — В голосе Мельцеля слышалось раздражение. — Хорошо, пусть он будет им дирижировать, но момент выберу я, а это многое значит.

К удивлению Бетховена, все билеты на назначенный в университетском зале 8 декабря концерт были мгновенно проданы. А ведь 12 декабря должен был состояться второй концерт.

— Валики работают безупречно, — весело объяснил ему ситуацию Мельцель. — Здесь собралось свыше ста выдающихся музыкантов, господин ван Бетховен, и, насколько мне известно, участие господина Сальери нам не помешает. Было просто невозможно отказать в моей настоятельной просьбе посодействовать в устройстве благотворительного концерта в пользу участников битвы при Ганау. Я только совершил одну маленькую ошибку. Откуда мне было знать, что затем последовало ещё гораздо более грандиозное сражение при Лейпциге[110]. Я устроил бы оба концерта в пользу жертв «битвы народов», и тогда они принесли бы вам ещё большие барыши, господин ван Бетховен.

— До чего ж всё это мерзко. Неужели нельзя по-другому?

— А с вами они разве по-другому обходились, господин ван Бетховен? А что творил с нами Наполеон? А как поступил император Франц с тирольцами, а прусский король — с офицерами майора Шиля? Теперь Наполеон низвергнут, и, скажите, освободители во главе с господином Меттернихом ведут с нами честную игру? Нет, моя совесть чиста. Я уже давно так хорошо не спал.

После ухода Мельцеля Бетховен нервно расхаживал по небольшой аудитории, отведённой под артистическую комнату. Горящие свечи на кафедре отбрасывали причудливые тени на стены и книжные полки. Таким же причудливым и неровным было настроение Бетховена.

— Ну всё, ваш выход, господин ван Бетховен, — с повелительной интонацией заявил появившийся на пороге Мельцель. — Публика бурлит, заинтригованная присутствием сразу трёх оркестров. Господин Сальери стоит возле орудий, готовый в любую минуту открыть огонь, а нервы капельмейстера господина Хуммеля дрожат, как туго натянутая кожа барабанов, на которых он сейчас тихонько отбивает такт. Не хватает только главного дирижёра и композитора Людвига ван Бетховена.

— Как же мне надоело быть вашей марионеткой, — зло проворчал Бетховен.

— У вас ко мне претензии, господин ван Бетховен? Хорошо, я вам отвечу. Увы, вы так и не стали моей марионеткой в полном смысле слова, ибо обрезали нить. Ваша Седьмая симфония некоторым образом тревожит меня. Но сейчас у нас нет времени. Идёмте на сцену.

Бетховен буквально подбежал к дирижёрскому пульту. Полы его сюртука развевались, как боевые знамёна.

Он взял дирижёрскую палочку и постучал ею по пюпитру, не обращая внимания на жидкие аплодисменты, которыми его приветствовали из зала несколько друзей. Потом он метнул стремительный взгляд на галереи. Музыканты, сидевшие там, походили на замерших в боевой готовности солдат, и даже свои инструменты они держали на изготовку, как ружья.

Он взмахнул дирижёрской палочкой, и ему показалось, что перед глазами сверкнула молния. «Так, переходом от ля к до мажор я изменил не только тональность, но и состояние ваших душ! Теперь: томтомтом! Томтомтом! Томтом!» Он неистово дирижировал, даже не догадываясь, что кое-кто из зрителей сперва тихо, а потом всё громче захихикал, ибо маленький невзрачный музыкант напоминал никудышного волшебника, размахиванием волшебной палочки пытавшегося запугать упрямого великана. Именно так в их глазах выглядели его жесты и движения.

В перерыве Мельцель догнал его в полутёмном коридоре:

— Оставайтесь в зале, господин ван Бетховен, и, как только будут запущены валики, начинайте исполнять «Битву при Виттории». Мы не должны давать им даже минуту времени на раздумье...