Аппассионата. Бетховен

— Да пропади всё пропадом! — Иоганн ван Бетховен тяжело заворочался в постели. — Вообще-то на Рождество принято здороваться по-другому, ну, да ладно... Что угодно месье Людвигу?

— Покажи, как играть на ней. — Мальчик протянул ему подаренную в сочельник скрипку и смычок.

— Уж не знаю, играл ли кто-нибудь после сотворения мира в постели на скрипке. — Отец резко выпрямился. — Но вообще-то меня в высшей инстанции аттестовали как весьма способного скрипача.

Когда зазвучала музыка, внимательно наблюдавший за отцом Людвиг очень удивился.

— И это всё, папа? Значит, пальцами левой руки так, а правой...

— Пресвятая Богородица! — Отец схватился за голову. — И это твой сын, Магдалена, наш сын! Да он превзойдёт вундеркинда Моцарта! — Он соскочил с кровати. — Однако я голоден, и аппетит мой сегодня на Рождество превосходит по размерам придворную церковь!

— Пожалуйста, завтрак готов, бездельники. — Магдалена указала на стол.

Тут Людвиг в ярости воскликнул:

— Верни обратно скрипку, папа. У меня ничего не получается.

— Боже праведный, если бы ты сказал такое после десяти лет неустанных упражнений! Правда, Моцарт...

— А кто это, папа?

— В музыкальном мире он очень известен, — рассмеялся Иоганн. — В двадцать лет уже превосходно играл на скрипке и сделался даже придворным органистом архиепископа Зальцбургского[2]. То есть вершина его славы уже позади, но в твоём возрасте он так играл на клавесине, что императрицы и королевы даже целовали его. Одним словом, гений.

— А что это такое, папа? — Людвиг задумчиво наморщил лоб. — И если хорошее, я тоже хочу стать гением и Моцартом.

— Ах ты, мой маленький дурачок. — Магдалена ласково погладила его по голове. — Запомни, Моцартом нужно родиться. Ты же появился на свет Людвигом ван Бетховеном.

— А разве этого мало? — Людвиг вскочил, обежал вокруг стола и положил отцу руки на колени. — Когда начнём играть на рояле, папа?

— Да хоть сейчас. — Иоганн ван Бетховен, смеясь, поднялся со стула. — Готов дать тебе первый урок.

Он подвёл его к роялю, посадил на колени и сказал:

— Давай сыграем обеими руками «до». Бей по клавишам мизинцем левой руки и большим пальцем правой. Так, это называется октавой. Быстрее, мне скоро пора в Доксаль к достопочтенному господину Луккези. Играй, повышая тональность. Только не одним пальцем, а попеременно. Неужели не понятно? Или ты меня невнимательно слушаешь?

— А может, тебе не хватает терпения, Иоганн? — попыталась успокоить мужа Магдалена.

Но одна только мысль, что ему придётся петь в придворной церкви под началом Луккези, приводила Иоганна в дикую ярость.

— У меня не хватает терпения? Да Людвиг попросту нерасторопен и бездарен! А вообще мне пора к твоему дорогому придворному капельмейстеру Луккези.

Он вскочил и бросился к дверям, но на пороге остановился и оглянулся. С каким удовольствием он дал бы сейчас жене оплеуху или даже сбил бы её с ног! Он вытянул дрожащие руки:

— Я, конечно, не Моцарт и, по твоему неавторитетному мнению, даже не Луккези, поскольку не умею сочинять музыку, эти дурацкие нелепые оперы. Сколько раз ты этим попрекала меня!

— Я — тебя?

— Но прямо скажу, я и не такая музыкальная бездарь, как твой Людвиг. Да он просто дерьмо!

— Ты вконец обезумел, Иоганн, если позволяешь себе так гнусно говорить о своей плоти и крови. Выходит, это твоя благодарность за ту... за ту ночь.

Дома в старинном городе, особенно на берегу Рейна, так плотно примыкали друг к другу, что походили на уложенные в ряд коробки.

За многие годы их сносили, обновляли, подстраивали, а поскольку дальнейшее расширение было невозможно из-за построенных когда-то на окраинах защитных валов, в черте города возник самый настоящий лабиринт.

От Гиергассе, где жили в основном мелкие придворные чиновники, в том числе семья Бетховен, длинный переход вёл к стоявшему на Рейнгассе дому пекаря Фишера. Сейчас возле него в сумраке стояли двое двенадцатилетних подростков. Они рассматривали примыкавший к дому маленький сад с сочувственным превосходством людей, познавших все тайны земного бытия.

— Глупо, — пробормотал Бенедикт Бахем.

— Что ты хочешь от девчонок. — Его одноклассник Франц Вегелер презрительно пожал плечами. — А ведь нужно всего три раза раскачаться, чтобы коснуться пальцами ног крыши курятника.

Они охотно показали бы несчастным существам в передниках, как это делается, но считали ниже своего достоинства общаться с теми, кто ещё таскает с собой куклы. В саду маленький мальчик считал:

— Девятнадцать, двадцать! Всё, Цецилия, слезай. Теперь моя очередь!

Он кое-как вскарабкался на подвешенные слишком высоко качели и закричал во всё горло:

— Внимание!

— Ну, у этого маленького уродца точно ничего не получится, — усмехнулся Франц Вегелер.

— Давай подождём. — На добродушном веснушчатом лице Бенедикта Бахема появилось упрямое выражение.

— Но ему же не больше четырёх.

— Ему? Да он уже давно ходит учиться к господину Руперту на Нойгассе.

Франц Вегелер понимающе кивнул. На Нойгассе учились исключительно дети бедняков.

— А отец у него придворный музыкант. Могли бы, конечно, жить лучше, если бы он всё не пропивал.