Аппассионата. Бетховен

— А зачем, Анна Барбара? Он уже давно не танцует, и потом, Йозеф его терпеть не может. Впрочем, я тоже. Господин придворный скульптор! Что это вообще такое? Что это за звание? Йозеф говорил, что это лишь Эолова арфа, которая висит на ветру и отзывается на все звуки. Разумеется, его восковые фигуры, за которые он, кстати, берёт огромную цену, просто превосходны, но этого явно недостаточно для того, чтобы внушить к себе симпатию. И Йозеф, который много лет прослужил в гвардии и потому так и не мог отвыкнуть от крепких выражений, всегда говорил, что он шулер не только в картах, но и в жизни.

— Пока же он жертвовал своим временем ради нас отнюдь без всякой корысти, — возразила графиня Брунсвик.

— Позволю себе в этом усомниться, Анна Барбара. У тебя такой здравый, светлый ум, но ты прямо-таки растаяла перед ним. Может даже прийти такая странная мысль...

— Элизабет!..

Графиня Анна Барбара резко встала, намереваясь уйти в дом. Перед террасой она оглянулась и раздражённо воскликнула:

— Помоги мне собраться, Тереза!

Графиня Финта тихо рассмеялась вслед свояченице.

— Тем не менее мы никому не позволим испортить себе настроение, Пепи. Но наша славная мама...

— Если бы она вдруг безумно влюбилась в господина скульптора, произошла бы страшная трагедия, — с наигранным сожалением произнесла Жозефина, — поскольку он — мне, право, даже неловко это произносить — влюбился в меня.

— В кого?..

— В меня. — Она присела в полупоклоне. — Правда-правда, именно я — его избранница. Сегодня ещё шести утра не было, а он уже прогуливался под моими окнами.

— Ты вконец сошла с ума, Пепи.

— Уж точно нет, тётя Финта.

— Тогда он сошёл с ума... Да расскажи я такое дяде Йозефу, он бы хохотал три дня или пришёл бы в дикую ярость из-за того, что эта старая похотливая лиса хочет достать слишком высоко висящий для неё виноград, и расколотил бы, пожалуй, мою вазу. Мужчинам никогда нельзя доверять. Бетховен тоже не исключение. Женщины вообще легковерны и летят в их объятия, как бабочки на огонь.

— А знаете, тётя Финта, я, видно, напрасно просила его сыграть мне...

— Что? — Она присвистнула сквозь зубы и громко рассмеялась. — Слышишь, я свищу, как венский уличный мальчишка. Неужели он всерьёз влюбился в тебя? Тогда будь с ним поосторожнее, не разрывай ему сразу сердце. Знаешь, эта история с его ушами... — Графиня Финта приложила палец к губам. — Он плохо слышит, но даже не предполагает, что мы все знаем об этом. Конечно, он отнюдь не образец мужской красоты, даже напротив, но под этой грубой оболочкой скрывается доброе сердце. Я бы не раздумывая отдала ему в жёны любую из моих дочерей, но с условием, что она станет ему в жизни поддержкой.

— И всё-таки почему он не хочет играть в моём присутствии?

— Если я не ошибаюсь, — тётя Финта повела плечами, — он действительно в тебя влюбился... Может, он просто не захотел сразу ослепить своим божественным даром. Впрочем, все мужчины уверены в неотразимой силе своего божественного блеска, даже если такового у них нет.

Ровно в полночь во всех церквах города ударили в колокола, торжественно возвещая о пределе, за которым новое время начнёт обретать своё лицо.

Но они сейчас были просто не в силах предаваться меланхолии или философским размышлениям, ибо их душил смех.

Тереза первой сделала паузу, чтобы перевести дыхание, и, отдышавшись, спросила:

— А над чем вы, собственно говоря, хохочете?

Вопрос вызвал у них новый приступ смеха. Их смешили и собственные тени, которые при ходьбе в лучах уличных фонарей то уменьшались, то, напротив, принимали немыслимо огромные размеры, и майские жуки, словно крошечные планеты вокруг солнца крутившиеся у фонарей.

Наконец Бетховен с глубокомысленным видом приложил к губам набалдашник трости.

— А не стоит ли нам порадовать достопочтенного графа и госпожу графиню Финту исполнением оперы?

Девочки пришли в полный восторг, и Жозефина заявила:

— А затем мы устроим нечто подобное под окнами мамы. Что будем петь?

— Есть только одна достойная композиция. — Бетховен медленно покачал головой. — Я имею в виду канон, перемежаемый нашим «ха-ха-ха-ха» по поводу майских жуков.

— А ещё есть кошка. — Жозефина показала на дерево, с которого доносилось громкое «мяу».

— Отлично, сударыня. Это будет произведение, пронизанное духом живой природы, и не хватает только поэтического текста драматического или лирического свойства для подкреплённого хором главного голоса.

— Уж об этом я позабочусь, — громко объявила Жозефина. — Я сочиняю по меньшей мере не хуже господина фон Гёте, но уж точно быстрее, чем он. Подождите! Вот, пожалуйста! — Она выразительно, чётко выговаривая каждый слог, продекламировала: — Приветствуем вас, господин граф, а также и вас, госпожа! Ха-ха-ха-ха! Ж-ж-ж-ж! Мяу!

— Браво! — Бетховен сорвал с головы цилиндр и низко поклонился. — Гениально!

— Ну, естественно, гениально, господин ван Бетховен, и причём, учтите, это всё экспромт. Потом я придумаю также экспромтом отдельный вариант для мамы, но вам придётся положить мои стихи на музыку.