Аппассионата. Бетховен

— Мне давно пора привыкнуть выражаться более ясно и чётко, иначе будущие прихожане ничего не поймут. — Принц недовольно покрутил головой. — Попробую ещё раз объяснить вам суть дела, маэстро. Вы будете получать от нас ежегодно упомянутые четыре тысячи гульденов за согласие остаться в любом из австрийских городов. Скажу откровенно, меня больше всего устроили бы Вена или то место, где я со временем получу посох архиепископа. Минуточку, я ещё не закончил. Эти деньги вы получите не за сочинение каких-либо композиций или уроки игры на фортепьяно, а исключительно за ваше присутствие в наших краях, маэстро, вплоть до скорбного конца. Нам просто захотелось сыграть злую шутку с господином Бонапартом и его многочисленной роднёй. У вас хоть немного улучшилось настроение, маэстро?

— Вы полностью изменили всю мою жизнь, ваше императорское высочество. — Бетховен смотрел на принца широко раскрытыми, полными слёз радости глазами. — Поверьте, я говорю совершенно искренне.

— Хорошо, хорошо, — с улыбкой прервал его эрцгерцог. — Я бы с великим удовольствием назначил вас императорско-королевским капельмейстером, но, к сожалению, это не в моей власти. А теперь позвольте мне сесть за рояль.

Вскоре лицо Бетховена выразило неподдельное изумление.

— Чёрт возьми... извините, принц, что вы играете?

— Вам моё произведение совсем не нравится? — В голосе Рудольфа звучало лёгкое раздражение.

— Вы... стали сочинять музыку?

— Да, и начал с марша.

— Что-что-что?

— Объявлен призыв богемского ландвера. В Вену поступают донесения о неслыханном воодушевлении. Так пусть же они двинутся против корсиканца под звуки моего марша.

Подумать только, получить в качестве первого взноса две тысячи гульденов! Две тысячи! Одновременно где-то в глубине души он ощущал неловкость. Внутренний голос как бы предостерегал его от этих огромных денег. Видимо, потому, что сочувствовавший революционным идеям и борцам за счастье человечества попадал таким образом в зависимость от титулованных особ. Но в этом несовершенном мире не обойтись без компромиссов, и потом, принц Рудольф — прекрасный человек. Но сейчас Бетховена гораздо больше занимала ситуация с почтой. Ну почему письма идут так долго?

Он также написал в Бонн, в прекрасный приход Святого Ремигия, прося прислать нужное для некоей церемонии свидетельство о крещении. Получив небольшой, но очень важный для него листок бумаги, он тут же отправился с гастролями в сражающуюся за свободу Англию и Испанию, где всё более усиливалась борьба против ненавистного корсиканца. Эти поездки ни в коем случае нельзя было откладывать, ибо глухота его чуть ли не с каждым днём усиливалась. Может быть, по пути в Испанию ему удастся заехать в Швейцарию и навестить временно поселившуюся там у сестры Жозефину, а заодно обсудить с Песталоцци[86] наиболее подходящие методы воспитания детей...

Его размышления прервал шумный приход Цмескаля. Граф подобно тамбурмажору размахивал своей бамбуковой тростью и непрерывно выкрикивал:

— Та-та-та-рам, та-та-та-рарара! Та-та-та-рарара! Д-дидел-дидел-дидел-ди!

— Рановато вы сегодня заглянули в ресторан «Лебедь», ваше сиятельство. Или на вас подействовали какие-то важные события?

— И он ещё спрашивает! Пока ваше превосходительство просиживали за роялем и попусту тратили драгоценное время, тирольцы принудили французов к капитуляции.

— И кто же возглавлял их?

— Андреас Хофер! А эрцгерцог Карл вступил с войсками в Баварию и принялся раздавать населению афиши следующего содержания: «Народы Германии! Настал час искупления! Австрия призывает вас выступить против тирана!» А эти стихи вы знаете, ваше превосходительство?

Цмескаль встал в позу и продекламировал:

Готов я кровь свою пролить,
И душу я свою отдам,
Тебя, отечество, спасу!
Оно священно для меня!
Я верен слову своему!
Свободным станешь ты!
Оковы мы с тебя сорвём!

— Их написал недавно Фридрих Шлегель[87]. Богемский ландвер очень серьёзно готовится к предстоящим боям, и, скажу откровенно, не только он.

— А чем занят император Франц?

— Эрцгерцог Карл — вот истинно народный герой.

Он вновь запел, отбивая тростью такт:

— Том-том-том! Том-том-том!

— Опять фальшивите! — презрительно процедил сквозь зубы Бетховен. — Марш написан в фа мажор, а вы поёте в до мажор, ваше сиятельство граф-обжора.

— Что? Да я, можно сказать, впитал этот марш с молоком матери. Я в нём каждый звук нутром чувствую.

— И кто же написал его?

— Откуда мне знать. Старинные марши создаются обычно как-то сами по себе, без участия композиторов. Сейчас его распевает вся Вена. Сочинитель никому не известен. Небось сгинул во тьме веков.

— Лучшей похвалы для композитора просто не придумаешь, — засмеялся Бетховен.

— В каком-то смысле да.

— Ты меня неверно понял, граф-обжора. Марш написан четыре недели тому назад, и уже всем кажется, будто они чуть ли не с детства знают его.

— Уж не ты ли сам его сочинил?