Аппетит

Священник Сан-Ремиджо отказался обвенчать нас, пока не похоронят Марко. Это было за неделю до того, как сняли то, что осталось от Марко, и швырнули в Арно. Этого хватило священнику, но только не детишкам из Сан-Фредиано, которые обнаружили выброшенный на берег труп и таскали его по улицам на веревке, пока их отцы не заставили Синьорию снова похоронить его – в канаве за городскими стенами. Однако к тому времени пустую могилу Бартоло поправили и заняли кем-то другим, и Андреа Верроккьо послал своих людей, чтобы отбить со стены памятник старому мошеннику. Венчание было скромное: папа, Каренца, Маддалена Альбицци – Диаманте умер за пару месяцев до Бартоло, – мой дядя Терино со своей женой, Сандро Боттичелли, Леонардо из Винчи, Андреа Верроккьо. Леонардо хотел сделать для нас особую повозку.

– Какую-то самоходную телегу с ногами, – пояснил Сандро.

– С собачьими ногами? – поинтересовался я, припомнив, как однажды Леонардо чрезвычайно тщательно зарисовал маленькую собачку в боттеге Верроккьо.

– Нет, по-моему, с лебедиными. Что-то говорил о движущей силе и сцеплении. Рисунки изумительные, но, честно говоря… Ему нужно летать поближе к земле, этому парню.

На этот раз не было ни белого коня, ни золотого плаща, ни герольдов. Однако пока все не закончилось, пока кольцо не угнездилось на руке Тессины, а священник не произнес последние слова обряда, я наполовину ожидал, что Тессина сбросит маску и окажется Лоренцо де Медичи или что из-под пола выскочит Бартоло. Но ничего такого не случилось, и когда мы вышли наружу, на маленькую площадь, квартал Черного Льва занимался своими делами, как всегда. Мы устроили пир в доме моего отца, который теперь стал нашим домом. Тессина должна была по праву стать богатой, но Синьория конфисковала все, что могло хоть как-то относиться к семье Барони. Дворец, поместья в Мугелло и Кьянти – все это перешло в руки республики. Даже замок отца Тессины в Греве ушел туда. Сама Тессина, однако, была в полной безопасности. Гонфалоньер Справедливости даже издал особый эдикт, освобождающий донну Тессину от вины за любые преступления, совершенные ее мужьями. У жителей нашего квартала и даже дальше по городу она вызывала восхищение. Все, казалось, знали, что оба ее мужа так и не сумели осуществить свои супружеские права и она сохранила девственность, несмотря на постоянные атаки двух этих чудовищ… Вот так и вышло, что я женился на знаменитой девственнице.

Слава Тессины никоим образом не стерла память о моем унижении, розыгрыше про Елену и Париса. Сам розыгрыш вспоминали с удовольствием, но суть его преобразилась. Теперь об этом говорили как о мастерском выпаде мессера Лоренцо против его заклятого врага Барони. Жертвой розыгрыша, как объяснялось, был Бартоло, и для большинства людей моя роль в этом стала столь же важной, как и роль актера, одетого в доспехи Лоренцо: двигатель и реквизит – хороший, что и говорить, – но не более того. Однако один человек помнил все, как было. После венчания дома нас ожидал прекрасный резной расписной сундук, и когда мы его открыли, то нашли там аккуратно сложенный золотой плащ и ожерелье из золота и драгоценных камней: переплетенные золотые листья, самоцветные виноградины и свисающий с них золотой лебедь, весь покрытый черной эмалью и усыпанный жемчугом. А под ожерельем лежал документ, передающий право собственности на палаццо Барони, теперь называемое палаццо Латини-Альбицци, Тессине и заверенный тщательно выписанной, элегантной подписью Laurentius Medicea, Лоренцо Великолепного.

Я не помню самого пира: по какому-то капризу память не сохранила ни единого вкуса. Я знаю, что он наверняка был хорош, потому что за готовкой надзирала Каренца: дорогая Каренца, которая еще немного раздалась, оплыла, но осталась так же остра на язык, как всегда. Увидев меня, входящего на кухню, она уронила нож в гору лука, который резала, и отодвинула головной шарф вверх со лба, открыв волосы, теперь прочерченные белым, и сказала вполне спокойно:

– Madonna… А я только что говорила твоей дорогой маме о тебе.

– Говорила с мамой? – переспросил я, с открытым ртом застыв в дверях кухни.

– Не с ней, придурок! За кого ты меня принимаешь? И, кроме того, кто не рассказывает ничего мертвым? Я и тебе довольно часто что-нибудь говорю.

– Но я жив, Каренца! – Я подбежал и притянул ее к себе, и она была точно такой, как всегда.

– Я знала. Я всегда это знала, – снова и снова повторяла она, покрывая мое лицо поцелуями, крепкими до боли. – Мне рассказали, и я ответила: нет, этот мальчишка чересчур безумен, чтобы помереть.