Аппетит

Когда Уливетта повернулась, в руках у нее была длинная, чуть изогнутая ложка Уголино из оливкового дерева.

– Он бы гордился, что она достанется настоящему маэстро, – сказала она. – Вы будете ею пользоваться?

– Буду. – Я взял ложку в руки, будто бедренную кость святого. – Если вам не жалко?

– Нет-нет. Берите. Сказать по правде, от нее мне только печаль. Он был бы так счастлив.

Бедная Тессина. Я притащил ее в перерытые свиньями поля за Санта-Мария Новелла, а теперь поволок обратно на рынок, купил рубец, уже сваренный, у человека, у которого раньше часто покупал, но который не выказал и искры узнавания, когда я ему заплатил, окорок, старую курицу, телячьи ноги, белое вино, горную мяту – первую, какая попалась, – и шалфей. Все это время я сжимал ложку Уголино, как тонущий человек цепляется за плавающее весло. Она была гладкая, как янтарь, цвета гречишного меда, так пропитавшаяся маслом, что дерево будто превратилось во что-то другое – кость, например. Потом обратно, на Борго Санта-Кроче, где Тессина встала рядом с Каренцей, обе с озабоченными лицами, пока я опять и опять выскребал рубец, так что им пропахла вся кухня. Дальше я сделал все, как рассказала донна Уливетта.

– Где ты взял это чудовище? – спросила Каренца, глядя, как я мешаю в большом горшке длинной ложкой.

Я чувствовал, что должен ею воспользоваться, хотя бы в этот раз. Что потом? Возможно, ее следует положить в реликварий – она заслужила не меньшего.

Когда рубец приготовился, уже было за полдень. Я налил три миски, и мы вместе с Тессиной и Каренцей сели и понюхали. Я посыпал рубец сверху сыром и сладкими пряностями, как сделал бы Уголино.

– Пахнет хорошо, по крайней мере, – заявила Каренца. – Вот дурак, ты что, приехал обратно во Флоренцию готовить крестьянскую еду?

Тессина зачерпнула первая.

– Это действительно хорошо, – сказала она. – Безупречный рубец. Нино, тебе надо торговать им с лотка. – Она ухмыльнулась, чтобы показать, что шутит, и всосала еще одну мясную ленту. – Вполне достойно Папы, – добавила она.

– Это просто рубец! – запротестовала Каренца. – А ты готовил для самого его святейшества! Боже правый! Поэтому тебя и вышвырнули из Ватикана пинком под зад?

– Рубец, достойный Папы, – пробормотала Тессина. – Ты мог бы назвать это так. Или Святой Рубец. Но, Нино, должна ли я понять, что это будет постоянной чертой нашей совместной жизни?

– Моя бедная девочка, – вздохнула Каренца. – Боюсь, он совершенно сумасшедший. И всегда таким был.

Но я не слушал, потому что вкус, раскрывающийся на моем языке, был «рубцом по-флорентийски» Уголино, полностью. Мясо и пряности были те же, конечно, я смешивал их тысячу раз. Но появилось еще что-то, не только сумма прозаических ингредиентов: некий дух. Призрак? Нет, скорее, оживляющий дух, который превращает мясо наших тел в живые существа. Рубец был совершенен. Если бы Бог протянул руку, взял Флоренцию и сжал ее, как апельсин, сок имел бы именно такой вкус, как еда на моей тарелке.

– Я не понимаю, – растерянно сказал я. – Мне нужно вернуться.

– Нино, в чем дело? – спросила Тессина, отодвигая миску. – Разве это не то, чего ты хотел? Это же то самое, что ты все пытался приготовить. Я знаю, ты ощущаешь вкусы не так, как я, но теперь-то у тебя получилось, моя любовь. Ты дома. Тебе больше не нужно гоняться за призраками.

– Но мне нужно знать. Нужно выяснить одну вещь. Все остальное… Это правда: Уголино мог готовить для самого Папы, или для моих кардиналов, или для любого из богатых людей. В этом рубце ничего нет, но он безупречен. А не должен быть. Я обещаю, только это – и баста. Но мне обязательно нужно выяснить.

– Тогда я с тобой, – сказала Тессина.

– Не поощряй этого идиота! – возмутилась Каренца.

– Но я люблю его, – возразила Тессина. – А эту часть я полюбила первой.

– Сукин сын, – вздохнула Каренца. – Я тоже его люблю. Так что идиотка-то я, а? Идите! Идите. Но на этот раз возвращайтесь.

Мы только что не бежали обратно через город. Теперь дым из трубы шел хорошо, и когда донна Уливетта нам открыла, в комнате позади нее воздуха было чуть побольше.

– Что-то не так? – спросила она почти испуганно.

– Все так, – заверил я. – Но есть кое-что, чего я не понимаю. Возможно, вы сумеете мне рассказать – кое-что насчет готовки вашего мужа.

– Боюсь, маэстро вроде вас очень мало что может не понимать. – Она подумала немного. – Добрые люди, а вы не голодны? Я сварила крапивной похлебки.

Мы не могли отказаться от ее гостеприимства. Она усадила нас за пятнистый кипарисовый стол, засуетилась, поставила перед нами маленькие миски ароматного грязно-зеленого супа.

– Пожалуйста, донна Уливетта, я не понимаю. Я приготовил рубец по рецепту вашего мужа, и он вышел идеально! Я готовил его больше раз, чем могу сосчитать, готовил точно так же, но он всегда был обыкновенным – до сего дня!

– Он и есть обыкновенный! – ответила она, усаживаясь немного чопорно. – Рубец! Что может быть обыкновенней? Он складывал все в горшок и мешал своей ложкой. Он делал это каждый день, и когда умер – тоже. Мешал! Нет ничего более обыкновенного, правда же?