Апрель

— Хорошо, я отвечу. Ни в одной из существовавших до нашего выступления революционных программ не подчеркивалось значение террора как способа вынуждения у правительства уступок. Ни в одной программе не давалось более или менее удовлетворительного объективно научного объяснения террора как столкновения правительства с интеллигенцией, неизбежного столкновения, так как оно выражает собой разлад, существующий в самой жизни и неминуемо переходящий, при известной степени обострения отношений, в открытую борьбу…

— Вы не сообщаете ничего нового, Ульянов. Все это уже есть в поданной вами рукописи.

— Я даю точный ответ, господин прокурор, на поставленный вами вопрос.

— Вы сказали, что в старых революционных программах не было достаточно научного объяснения террора… Вы хорошо знаете содержание этих программ?

— Относительно хорошо.

— А как же удавалось знакомиться с ними? Расскажите, если не секрет.

— Секрет, господин прокурор.

— Ну, а все-таки? Имели непосредственные связи с авторами или получали через третьи руки?

— И то, и другое.

— А подробнее?

— Мне не хотелось бы вмешивать в свое дело людей, не имевших прямого отношения к замыслу на жизнь государя.

— Скажите, Ульянов, а тех, кто доставлял вам знакомство со старыми революционными программами, удовлетворила программа, составленная вашей группой?

— В основном — да.

— А в частности?

— Были кое-какие мелкие разногласия.

— Какие же?

— Они касались некоторых организационных изменений в постановке террористического дела.

— Необходимость террора признавали все старые программы?

— Я не могу ответить на этот вопрос.

— Почему?

— Как член террористической фракции партии «Народная воля» я могу давать показания только о своей партии, только о своей фракции. Говорить о взглядах других революционных групп я не уполномочен.

— Вы говорили об изменениях в постановке террористического дела… Имелись в виду предполагаемые изменения или уже осуществленные?

— Я не считаю удобным обсуждать этот вопрос.

— Почему?

— Об этих изменениях ничего не говорится в программе.

— Скажите, Ульянов, а можно считать с ваших слов установленным, что накануне совершения террористического акта над высочайшей особой в революционной среде уже существовала теоретическая платформа для объединения всех антиправительственных сил?

— Можно.

— И инициатива создания этой общей платформы принадлежала вашей группе?

— Мы стремились к этому.

— Вы стремились объединить революционные партии?

— Мы стремились составить общепартийную программу, которая смогла бы объединить революционные партии.

— Ульянов, только откровенно… Вы рассчитывали, что террористический акт вызовет оживление в революционной среде?

— Безусловно.

— И прямым следствием этого оживления будет объединение всех революционных партий?

— Естественно.

— Но ведь другие партии не разделяли ваших идей о необходимости террора… Или разделяли?

— Вы повторяетесь, господин прокурор.

— Но вы же ничего не сказали об отношении других партий к террору.

— Я ничего не скажу об этом и сейчас.

— Да, от вас, видно, и в самом деле ничего не добьешься. Государь прав.

— Государь следит за ходом дознания?

— Протоколы всех допросов доставляются его величеству каждый день.

— И моего?

— Да, и вашего. Вас огорчило это?

— Наоборот, я польщен.

— Господин прокурор, разрешите мне задать несколько вопросов Александру Ильичу.

— Прошу, ротмистр.

— Александр Ильич, я хотел бы поговорить с вами очень и очень откровенно. Вы не возражаете?

— Нет.

— Дознание подходит к концу — очевидно, это наша последняя встреча с вами. Мы и так слишком затянули ваши допросы. Но мы все время преследовали, если вы заметили, одну и ту же цель.

— Я заметил это.

— Я попытаюсь сформулировать ее в таких выражениях, которые не оставили бы никаких кривотолков.

— Попробуйте.

— Видите ли, Александр Ильич, сравнивая вашу историю с предыдущим делом о цареубийстве (с делом Желябова, например), нельзя не обратить внимания на некоторые странности. Прежняя «Народная воля» была действительной партией — с десятками, если не сотнями членов, с оружием, типографиями, огромными средствами… Ваша группа выглядит, мягко говоря, менее значительной. Всего полтора десятка активных членов, три бомбы, один револьвер, случайное гектографирование. Но тем не менее называете вы себя фракцией целой партии… Здесь можно предположить два варианта: или вы переоцениваете, завышаете роль своей группы, совершенно необоснованно называя ее фракцией целой партии, или мы имеем дело пока еще только с незначительной ее частью…

— Господин ротмистр, я не подозревал о вашей склонности к анализу…

— Не перебивайте меня… Так вот, государь и все наблюдающие за дознанием лица склонны предполагать, что ваша фракция, сплошь состоящая, кстати сказать, из студентов, не является самостоятельной, а тесно связана со старым народовольческим подпольем и действовала под его непосредственным руководством.

— Я еще раз польщен.