Аптека Пеля

— Как же можно! Она ни про что не знает. Да и не поверит она. Ученая. Гимназию кончила. Сама в аптекарском магазине антихриста этава работает. Лекарства составляет. А живет в доходном доме на осьмой линии. Одна. Брат-то мой покойный ничего не жалел, выучил дочу единственную, а сам помер. До приказчика дослужился в лавке купца Дюжева. А какая она красавица. Глаз не отвести. Одним словом — барышня. — Улыбка оживила хмурое Лушино лицо. Она собралась еще что-то поведать про исключительную свою родственницу, позабыв, где она и зачем, но Санек ее опередил.

— Нифига мне такие расклады, — выпалил он с раздражением. — Они там что-то химичат в своей лаборатории, а мы летай туда-сюда. Может мы чего съели или выпили, прежде чем начать перемещаться? Я ж до того как у тебя поселился, — разгоряченный Саня незаметно перешел на ты, — жил себе спокойно. Никто ко мне не прилетал. Ходил на работу. Мечта у меня была жить респектно. А тут вдруг бац и тварь накрыла с головой, теперь, как сопля младенца болтаюсь туда-сюда. Вспоминай, оттуда у тебя ключи с электронным замком, если ты при свечах живешь и дровами топишь хату свою? Вспоминай! — тряхнул ее за плечи Санек.

Луша глаза выпучила, испугалась, напряглась.

— Не знаю я, соколик. Чем хошь поклянусь, — затараторила она. — Самой тошно вертеться туды-сюды. А чо там дохтор колдует не знаю. Бабы на рынке говорят, что он тама в своей лабалатории лексир жизни сочиняет. Один уже придумал, сперминпель вроде зовут. Лампушка сказала, сам царь с царицей потребляют от всех болезней. Я ж ничего не знаю. Ничего не потребляю. Мое дело тряпкой махать в аптеке, да в лабалатории этой бесовской иногда. — Баба начала было креститься, но не донеся щепоть до левого плеча, уронила безвольно руку к себе на колени. — Ой, муторно мне… Видно, когда сюды попала и подобрала ключи эти треклятые где на полке. Квартира эта пустая стоит, почитай год. А в нашей-то соседи имеются. Грамотные. Попросила их. Вот они мне бумажку и написали с адресом, чтобы я поначалу не потерялась в городе… я тебе ее дала…

— Ну, да. И ключи подходят. Будто сто лет замки не меняли, — разочарованно подытожил Саня, поднимаясь. С улицы донесся шум подъехавшего авто, хлопнули входные двери. — Странно, что мы с тобой разговариваем, но если я перемещаюсь, то словно в страну глухонемых призраков. Только запахи ощущаю. Как вы в такой жуткой вонище живете? На каретах разъезжаете, а повсюду дерьмом несет и тухлятиной.

— На лестницу темную ходим. Вот и воняет. Дыра в закутке. Да и ямы отхожие как положено не чистят. Смердят, понятно….

— На черных лестницах? Пойди, посмотри, в конце коридора сортир имеется. А у тебя нет что ли?

— Нет. Да, ты не сердись, Лякасндр.

— Ладно, не буду. Одного не пойму — тебя вижу, слышу… потрогать могу … — добавил он, смутившись, мгновенно припомнив ночную встречу, — да и ты у нас как у себя, все чувствуешь. А у меня сплошной оптический обман.

— Не обманываю я тебя. Чем хошь поклясться могу. — Луша обернулась и взглянула в окно. — Вот в этой самой башне они и живут. Василиски эти. А где башня-то? — Она привстала, чтобы лучше разглядеть двор. — Срезали ее что ли? Наша-то повыше дома была.

— Откуда я знаю. Я ж не местный. Ты лучше скажи как обратно попадаешь? На то же место или в другое? Меня дико тошнит перед этим и голова разрывается.

— Я от дома далеко не ухожу. А как меня забирать начинает, то ничего не болит, а вот когда время назад возвращаться, прям, слабею… руку-ногу поднять тяжко. Вот как ослабну, так уже знаю — скоро домой. А к вам, когда попадаю, так сразу на кладбище бегу. Пережидать. Там привычней…все как у нас. Людей мало. Особо по кладбищу никто не ходит. А когда в черном, так и вовсе за монашенку сойду. А мне на Смоленском все знакомо. Могилки знакомые, церква. Когда холодно или дождь пересижу в ней, а потом домой. Люди тока одеты по-другому, а служба та жа. Херувимскую поют и, слава Богу. А если ночью прихватит, так я не рыпаюсь, лежу тихонько. Я сначала-то сильно пужалась. А потом ничего, привыкла.

Разговор сам собою затих. Санька раздражала Луша. «Дура» так и осталось единственным словом, которым он называл про себя собеседницу. Но ведь что-то должно было их объединять, раз оба в почти одинаковой ситуации. И это могло быть чем угодно: комнатой, кладбищем, ключом…

«Дура, она в любом веке дура… — думал Санек, — валила бы уже поскорей в свой Питер».

Но вместо этого Луша неожиданно подсела ближе и, обдав парня жарким дыханием, начала глуховатым шепотком:

— У тебя баба то есть, Ляксандр? — в голосе зазвучали игривые нотки.

— Нет, — ответил он, чувствуя, как уши наливаются кровью и отвернулся.

— А ты на мне женись! — расхохоталась Луша дурным голосом и толкнула парня плечом с такой силой, что от неожиданности тот ухнулся навзничь в подушки, не понимая как быть: то ли дать ей в глаз, то ли…

— Полюби меня, соколик… — шипела, чертова баба, надвигаясь, неудержимым паровозом. Лиловые ее глазищи бешено сверкали. Обжигающие ладошки коснулись его живота. Саня медленно отползал, пока спиной не уперся в подоконник, еще миг и…