Аптекарь

– Кто же тогда я? – продолжил Иоганн. – Я, очевидно, лишь инкубатор ее слов. Хорошо, хоть думать я могу сам. Любовь Амалии безгранична. Она своей любовью пленит настолько, что я не только говорю ее словами, но и начинаю смотреть на мир ее глазами. Смотреть на мир глазами женщины – это временами забавно. Хотя и бессмысленно. Это все равно, что смотреть на мир глазами пчелы, или белки, или сойки, или инфузории,[31] которая, казалось бы, и глаз-то не имеет. Вообще, любовь – это дикая прихоть, это кара Господня, которую мы должны нести невесть за какие грехи. Вот за что терзаюсь я? Почему я непременно должен Амалию любить? – Он положил руку ей на колено и внимательно посмотрел в ее лицо, ни на минуту не изменившее своего самодовольного выражения. – Меня это любовь высасывает, лишает сил, я так часто думаю о ней, что иногда кажется, что если я о ней забуду, то перестану существовать. Страх перед несуществованием заставляет меня любить все глубже, и можете представить, какой я идиот, раз в этом признаюсь. Я знаю, что не стоит этого делать. Нельзя женщине говорить о таких сильных чувствах, достаточно лишь иногда выдавить – если она уж очень попросит: «люблю!», и все. А я, дурак, лепечу и лепечу, покусывая ее ушко: «Боже, как я тебя люблю… Как я тебя… Как я…» И я вижу, что она принимает это совсем не как дар. Я вижу, что она заранее знает каждое слово, которое я произнесу, и у нее есть приготовленная реплика, приготовленный жест и движение губ. Все в ней отработано до мельчайших тонкостей, словно она с самого рождения только и делала, что играла одну и ту же пьесу. То есть меня.

Иоганн встал, подошел к шкафчику, достал банку, в которой находился узловатый, похожий на человеческое тело, корень. Я узнал мандрагору, которую ценят все алхимики.