Аптекарь

К вечеру суета в доме судьи Зилькевича улеглась. Вещи были упакованы. Судья ехал один, оставляя дочерей на нянек. На эту поездку он возлагал большие надежды. Возможно, маршалок пристроит его при дворе, предложив более приличную должность, чем здесь. Слугам было строго наказано никого не впускать и постоянно сторожить входную дверь. Лестницы, ведущие во внутренний двор, также находились под охраной. Любимая охотничья борзая, которую до сих пор держали во дворе за загородкой, бегала теперь по дому и чутко принюхивалась к запахам, исходившим из кухни. Присутствие собаки успокаивало значительно лучше, чем стража на дверях.

Однако ночь была неспокойная, все время слышались надоедливые звуки, что-то поскрипывало, шуршало, попискивало. Раньше судья не обращал на такое внимания, потому что и жучки, и мыши не раз себя проявляли, но сейчас просыпался и поглядывал на борзую, и снова засыпал, убедившись, что та спит спокойно, не проявляя никакой тревоги. Утром Зилькевич проснулся с тяжелой головой. За окнами моросил дождь и было мглисто. В доме все еще спали, но судья велел одному слуге бежать за каретой, а второму носить вниз ящики и пакеты. Он отказался завтракать дома, велев, чтобы ему упаковали корзинку в дорогу. Через полчаса карета уже ждала, на козлах в плаще сидел мрачный извозчик Войтих, спрятав голову под капюшоном, дождь стекал у него по груди, козырек над ним прикрывал только спину. К счастью, это не был ливень, и теплилась надежда, что дождь скоро перестанет. Судья с гордостью посмотрел на лошадей с крашенными в красный цвет гривами и хвостами, на карету, украшенную китайской росписью с бронзовыми листьями, расцеловался с дочерьми, погладил борзую и открыл дверцу. Внутри карета была обита бархатом, пурпуром и зеркальными пластинками. Зилькевич удобно устроился на мягком диване, обшитом кожей, и положил возле себя корзинку с едой и питьем.

Извозчик соскочил с козел, выбежал перед упряжкой и хлестнул кнутом крест-накрест, как велит обычай, перед дальней дорогой. Затем, плотно кутаясь в плащ, снова вскочил на козлы и щелкнул кнутом уже в воздухе. Лошади послушно двинулись. Зилькевич облегченно вздохнул, когда карета выехала за ворота, и принялся завтракать. К завтрашнему вечеру он рассчитывал добраться до Кракова, переночует у кузена в Ряшеве. За городом царила слякоть, дорога была размыта, и колеса время от времени застревали. Чего доброго, до Ряшева засветло не доберутся. Ничего, можно и в Ярославе заночевать. Не забыть бы только остановиться перед тем где-то около потока и карету вымыть, а то забрызгается, как жидовская балагула.[35]

Карета покачивалась и клонила в сон. После бессонной тревожной ночи веки быстро сомкнулись, и судья заснул. Проснулся он, почувствовав, что карета стоит. Откинул занавеску на окне – стоит, еще и в лесу. Он открыл дверцу и вышел. Дождь прекратился. Только мокрая трава и листья напоминали о нем.

– Эй! – крикнул судья извозчику. – Чего не едем?

Извозчик оглянулся, и судья с ужасом увидел, что это вовсе не Войтих, а кто-то, кого он уже где-то видел, но вспомнить не мог. Ужасная догадка потрясла его. Он выхватил пистолет и направил на незнакомца.

– Ты кто?

Тот спокойно соскочил с козел и откинул капюшон. Перед судьей стоял молодой парень.

– Ты ученик аптекаря? Какого черта? Чего тебе надо?

– Нет. Я не ученик аптекаря, – ответила Юлиана. – Я – сестра той, кого вы убили на охоте. Узнаешь этот лес?

– Что ты несешь! Меня там не было.

– Снимай штаны.

Юлиана вытащила шпагу. Зилькевич нервно оглянулся, все еще не веря, что оказался на безлюдье. Он попытался выстрелить, но порох только зашипел и погас. Он вынул саблю и стал атаковать. Сапоги поскальзывались на мокрой траве. Юлиана ловко отступала, избегая ударов сабли по шпаге, судья напрасно рубил воздух. Юлиана левой рукой отстегнула плащ и взмахнула им перед глазами Зилькевича. Тот на мгновение потерял ее из виду, когда же она снова появилась перед ним, то он уже стоял с перерезанным ремнем и со спущенными штанами. Судья путался в штанах, но поддернуть их не давала ему нападающая, потому что теперь она атаковала с разных позиций. В один из моментов она вонзила ему острие шпаги глубоко в руку над локтем, он вскрикнул, сабля выпала. Теперь он стоял беззащитный.

– Подними рубашку, – приказала девушка.

– Я ее не убивал, – лепетал Зилькевич, – я только развлекался с ней… это не я… когда она делала то самое со мной… ее хлестнул кнутом сын Грозваера, и она, может, сама того не желая, укусила…

– Подними рубашку.

Зилькевич, всхлипывая, поднял рубашку левой рукой, и Юлиана увидела именно то, на что рассчитывала.

– Я ее не убивал. Это Матиас! Матиас стрелял из лука! Они ее догоняли, а как увидели, что убежит, Матиас выстрелил. Меня там не было.

– Да. Ты в это время скулил, лежа на сене и прижимая руки к своему сокровищу. Здесь, где ты стоишь, ее догнала стрела. Я нашла это место. Нашла ее волосы, выдернутые колючками ежевики, когда вы волокли ее по земле к реке.

– Я не волок. Это был не я, – он все время оглядывался, ища спасения.