Аптекарь

Угрозой всегда была застоявшаяся вода. Движение очищает, бездействие убивает. Полтва, находясь все время в движении, разгоняла, крошила, разводила органические остатки, зато грязь все это консервировала. Город был вымощен брусчаткой, но на некотором расстоянии от его стен, куда сбрасывали нечистоты, царили и жижа и гниль с мертвой зеленой поверхностью, похожая своей невозмутимостью на гигантское желе, которое давно испортилось и сгнило в своем потаенном нутре, и когда аптекарь тронул палкой, оно только вздрогнуло яростно, заворчало и выплеснуло сизое облачко вони. Во время дождей телеги на подъездах во Львов увязали, и приходилось их вытаскивать волами. Живописные луга осенью превращались в болота, в которых зарождалась и изобиловала своя жизнь. В вонючем шламе смешивались между собой блуждающие растительные остатки, гнилые органические отходы и останки всех нечистых существ, рожденные разложением тел. Происходил безустанный обмен паром между грунтом, вонючим торфом, который его покрывал, и водной массой, целые циклы жизни этого ада проходили тайно и невидимо, о них никто не подозревал, но их пульсацию выдавала вонь. Зимой все это покрывалось белой коркой и замирало, но не надолго, так как при любой малейшей оттепели оно оживало, чтобы весной выстрелить в воздух мириадами мерцающей мошкары. Затем вступало в свои права солнце, оно выпивало жижу, всю влагу до конца, личинки и разная мелкая сволочь погибали, и снова наступал роскошный пир трав, расцвеченный характерными для топей баранцами, огоньками и колокольчиками, выступающими над зарослями хвоща.

Лукаш взялся убедить магистрат прокопать канавы вдоль болот, чтобы они впитывали в себя влагу, и вывести их каналами к потокам.

Но все же Львову было чем гордиться, потому что мало в каком городе Европы был такой водопровод. Расположенный в окруженной лесами котловине, Львов был переполнен влагой, ее усиливало множество ручьев. Эти ручьи направили в трубы, а трубы, за которыми следили трубомастера, напаивали фонтаны, а также колодцы во дворах и на площадях. За работой трубомастеров и за регулярным течением хорошей воды во все дворы присматривало специальное учреждение curatores aquarum. Так что воду можно было пить в любом уголке Львова, не обязательно подливая к ней вино, как делали чуть ли не по всей Европе, зная, что кислое вино убивает в воде заразу.

Из города донесся звон колоколов, их музыка перекрывала любую другую, потоки звуков разливались вокруг, врываясь в шелест буков и плеск реки, осветляя пространство и делая острее все краски и запахи. Лукаш стоял, как зачарованный, вслушиваясь в дух колоколов, который заставляет остановиться и сосредоточиться, потому что ничто не передает так атмосферу триумфа, как это бесконечное повторение гармоничных звуков, особенно когда колокола звучат словно на пределе сил, и это уже не колокол, а измученный стон. Колокола звали его назад, и он послушно пустился по направлению к Краковским воротам. Проходя мимо реки, увидел, как на берегу, на лужайке, обедали нищие, деля свой нехитрый скарб, который удалось им выцыганить по церквям и монастырям, при этом они шумели и перекрикивали друг друга, очевидно, не поделив справедливо милостыню, поэтому через минуту учинилась толчея – толстая бабища, вынув из-за пазухи деревянный ковшик, куда собирала пожертвования, принялась бить им по голове, видимо, своего любовника, а дальше уже клубок тел катался по берегу, чтобы через минуту свалиться в реку.

Нищие здесь не только обедали, но и жили, сделав из тростника шалаши. Недавно они организовались в свой нищенский цех, выбрали проводников и пытались упорядочить свою полную приключений жизнь. Их хоругвь с изображением растоптанной деревянной чаши торчала посреди лагеря. К одному из куреней приковылял горбун и крикнул внутрь:

– Эй! Ты что – умер?

– Нет, – прохрипел чей-то голос с таким трудом, будто пробивался из-под руин египетской пирамиды.

– Так чего в трактир не пришел?

– Вчера?

– Ну да, вчера.

– Вчера я умер.

Затем послышался шорох, кряхтение, и из шалаша вылезла растрепанная физиономия со взъерошенной бородой и сеном в патлах. Физиономия принадлежала невысокому, но жилистому широкоплечему мужчине, его правая нога была согнута в колене и опиралась на деревянную культю, а правая рука обнимала костыль.

– Иди обедать, – сказал горбун и пошел к гурту.

Нищий тряхнул заспанной головой, что-то проворчал невнятное, огляделся и, когда в поле его зрения попал аптекарь, радостно воскликнул:

– О, пан дохтур! Кого я вижу! Давно хотел с вами познакомиться.

Через мгновение он уже ковылял к Лукашу и, как для калеки, двигался довольно шустро.

– Подождите, прошу вас, – затараторил он, заметив, что аптекарь не проявляет желания с ним общаться. – Давно хотел у вас спросить, не нужен ли вам слуга?

Лукаш от удивления рассмеялся.

– Даже если бы и нужен был, то не калека. А что, попрошайничество уже не скрашивает жизнь?