Аптекарский остров (сборник)

В двадцать семь лет я решил отметить день рождения, под утро поссорился с женой и тещей и решил уйти навсегда. С одним чемоданчиком. Был у меня такой черный с медными пряжками, красивого фасона. Сунул туда рукописи и бутылку, которой также дорожил (экспортная «Московская»).

И на платформе, ожидая электричку, задел чемоданчи-ком столб. Может, в бутылке была уже трещинка… Я увидел, как протекает мой чемодан. Так все мои рукописи оказались пропитанными водкой в буквальном смысле слова, все маргиналии расплылись. 28 мая 1964 года, станция Токсово.

Теперь это все прошлое. Все тексты опубликованы, но книжка эта никогда не жила самостоятельной жизнью — лишь в гробах избранного. Впрочем, однажды по-голландски… Leven in weer en wind. Amsterdam, 1992. Очень я им за то благодарен.

* * *

Идя на отдельное издание, Н. Якимчук требовал предисловие или послесловие. Гласность гласностью, но жанр этот уже успел опротиветь.

Я вновь приехал на дачу, в дачную местность, но другую.

И там опять бегал мой сын, но другой. Опять июнь, но другой. Только ветер был тот же. Расстояние между ними было сто километров на юг и тридцать шесть лет назад. Это не был мой любимый Карельский перешеек, но не менее знаменитое место — бывшая дореволюционная дачная столица Петербурга — Сиверская.

Я добросовестно усадил себя и стал марать листы. Но получалось что-то совсем другое: другой писатель, другая жизнь, другое произведение… Приняв порыв за вдохновение, я писал уже некую «Дачную местность-2».

Впервые в жизни я строил не только текст. Что значит — я строил? Я ничего не делал, сидел на ступеньках и смотрел, как работают другие. Мужики были удачные, работали хорошо, и я сказал себе: «Вот когда можно отдохнуть, когда на тебя работают». Чтобы обрести эту возможность, я занимался, как говорил Л. Толстой (кажется, в «Исповеди»), не слишком тяжелым (сложным?) трудом, то есть что-то писал, читал где-то лекции и заработал какие-то деньги, за которые они теперь работали… Маркс какой-то. Опираясь на давно написанные тексты, я видел этот другой мир, который хотелось описать не менее вдохновенно, чем тот. Вроде бы тот же замечательный дачный полудеревенский мусор, вроде бы те же более или менее полугородские лица, но что-то сдвинулось, что-то сменилось. Исчезло.

Проходят расслабленные мужики в обвисших майках со злыми собаками и беременными бабами, проезжают какие-то иномарки разъезженного качества, мусор состоит из других сигарет и других банок. Изменилось все, кроме зрения. Взгляд распирало, хотя все переживания с деревом, с пауком, с воздухом, с небом — они, конечно, остались… может, возраст уже не тот? глаза не те? или наше поколение проходит? За окошком, ведя другие велосипеды за рога, проходит, матерясь свежими голосами, поколение-XXI.

Впечатления были смазанными: мусор другой…

Как свобода.

Что-то всколыхнулось, поднялось во мне, как пена. Подзабытое ощущение, то ли вдохновение, то ли похмелье. Хоть сейчас садись и расписывай эту всеобщую смазь. Новую вещь! Что стоило России строить что бы то ни было! Опыт познания на своем крошечном дачном опыте. Ибо та дача, что была описана в той дачной местности, не была мною построена. Была построена не мною… А вот эта, значит, как бы строится на мои кровные. Но и та дача ведь была построена людьми пятидесятых еще годов на честно заработанные деньги, за многолетний стаж службы в советских учреждениях обретших возможность выгрызть шесть этих соток на одной шестой части света. То-то землю до сих пор не отдают! Потому что земля в России — это власть. Не категория, а материя. Как и свобода. Именно земля и есть власть. Никогда не отдадут! Запустят, разорят, потеряют, но не отдадут. Не поймут или не захотят понять, что человек на земле живет, то есть за нее отвечает и тогда попадает в совершенно свирепую ситуацию, когда нельзя не работать. Невыносимо!