Арабо-израильские войны. 1956,1967. Дневник Синайской компании. Танки Таммуза

Спустилась ночь. Последние лучи заходящего солнца осветили Калаа, с одного конца в которую входила большая часть бригады под командованием комбрига, а на другом ждали остатки батальона Биро. Они должны были соединиться, но Нати и его люди опасались, как бы их по ошибке не приняли за сирийцев. Трудно уловить разницу в потемках. У Нати не осталось способа подать сигнал, чтобы его опознали, а на его радиовызовы никто не отвечал. Лейтенант не преувеличивал опасность, поскольку танкисты полковника Альберта все еще дрались с сирийцами и были разгорячены. Комбриг, однако, приказал офицеру разведки проехать на полугусеничной бронемашине в центр селения, размахивая картами. Нати заметил офицера, после чего уцелевшие танкисты из батальона Биро маленькими группками стали появляться из домов и канав и направляться к передовой группе управления. Наконец-то Нати смог вздохнуть спокойно. Кое-кто из его людей, не выдержав напряжения, заплакал.

После четырех часов неустанной работы на Гиват-Хаем доктор Глюк решил передвинуть перевязочный пункт поближе к району боевых действий и перенес его в опорный пункт Наамуш. Зачистка там еще не закончилась — стреляли все и отовсюду. Тем временем начали поступать раненые. Доктору Глюк и его помощникам приходилось не только помогать раненым, но и отстреливаться. Медработники то палили из Узи, то бросали ручные гранаты в траншеи, из которых велся огонь по перевязочному пункту.

Среди поступивших раненых доктор Глюк увидел Илана, брюки которого ниже ремня потемнели от крови. Глюк снял их с Илана и сразу понял, что у него множественные осколочные ранения. Его мошонка была разрезана, и из нее виднелись тестикулы. «Солдат на войне больше всего боится двух вещей, — подумал доктор, — ослепнуть и лишиться потенции… Даже и говорить об этом нечего, — сказал он себе. — Я просто не могу допустить такого!»

На укрепленной позиции, усыпанной мертвыми телами, пропитанной запахом смерти, доктор Глюк боролся за жизнь. Он решился оперировать мошонку лейтенанта сразу и вернуть ей правильную анатомическую форму. Не обращая внимания на условия, совсем не подходящие для серьезной операции, — не утихавшую стрельбу, не стерилизованные хирургические инструменты и грязные руки, — оперировать раненого следовало как можно скорее. Нельзя было отправлять парня в таком состоянии в долгое путешествие до госпиталя, поскольку неизвестно еще, что случится по дороге и что будет, когда он туда все-таки доберется.

Операция заняла пятнадцать минут, Илан все время оставался в сознании. Глюк сделал ему обезболивание — укол морфия.

— Я смогу иметь детей, доктор? — спросил Илан.

— Безусловно.

— Где теперь наши, доктор? Наступают?

— Да еще как!

— Мы взяли Калаа?

Доктор Глюк понятия не имел, где находится Калаа. Он вообще ничего не знал о планах военных. Он даже и понятия не имел, что находится в Наамуше, пока ему не сказали об этом.

Где Калаа, он узнал только в 19.00, когда оказался там со своим перевязочным пунктом. Здесь доктора Глюка позвали к тяжело раненному осколком в шею солдату. В свете фар Глюк начал операцию, но солдат умер под скальпелем. Друзья солдата, наблюдавшие за операцией, не могли в это поверить.

— Как же так? — спрашивали они. — Он же говорил всего несколько минут назад!

Генерал-майор Моше Даян

ЭПИЛОГ

Бригада «А» проломила сирийскую стену. Через проделанные ею бреши прошли другие механизированные части; третьи же прорывались на иных участках вражеской обороны. Пехотная бригада вела тяжкий бой за нижние укрепления Голанских высот. Северное командование хотело обезопасить максимальное число направлений к Голанским высотам, чтобы обеспечить поставку боеприпасов, горючего и прочих снабженческих грузов сражающимся с неприятелем боевым частям. На следующий день, в субботу, 10 июня, силы ЦАХАЛа рассредоточились по территории Голанских высот. В тот же день поступил приказ о прекращении огня. Так закончилась война, известная как Шестидневная.

Победа была великой — столь великой, что казалось невероятной.

Никто не знал, что делать с этой победой, особенно правительство. Никто не был готов к такому итогу, к тому, что удастся оккупировать столь обширные территории, никто толком не представлял себе, что делать с живущим на них населением. Израильтяне радовались, но радовались не оттого, что стали явью их чаяния и мечты, и не потому, что думали, будто эта война последняя. Они радовались и ликовали оттого, что сумели выжить, выстоять и оттого, что армия их вновь показала свою мощь. Не было восторженной истерии, не было празднеств победы. Люди не танцевали на площадях, никто не раздавал на улицах даровой выпивки, и молодые красивые девушки не карабкались на танки, чтобы расцеловать победителей и увенчать их цветами. Это была семейная радость. Резервисты быстро вернулись домой, освобожденные от обязанности воевать с той же быстрой, с какой их призывали. Они возвратились к себе — к своим семьям, к своей работе.