Мансур разбил свой город по необычному плану. Город был совершенно круглым, его охватывало двойное кольцо стен с четырьмя воротами, которые назывались соответственно Хорасанскими, Басрийскими, Куфскими и Сирийскими. И середине внутреннего круга был построен дворец халифа, и результате чего последний становился символическим сердцем и центром империи и народа. Сама эта идея
Мансур со страстью отдался наблюдению за строительными работами и даже сам пересчитывал кирпичи и блоки известняка, проверяя счета и контролируя цены и заработки рабочих. Сначала он рассматривал мысль о том, чтобы разобрать большой дворец Хосрова в Мадаине и перевезти материалы в свой новый город, и обратился за советом по этому вопросу к Халиду ибн Бармаку. Этот субъект, как мы помним, был уроженцем Балха и командовал отрядом революционной армии Абу Муслима. Теперь он стал казначеем Мансура. Когда его спросили, что он думает о разборке дворца Хосрова, он выступил против этого, тогда халиф обвинил его в том, что, будучи персом, он желает увековечить славу Великих Царей, и приказал начать снос. Однако после тщательного подсчета расходов обнаружилось, что обжиг новых кирпичей на месте обойдется дешевле, чем слом старых дворцов и доставка материалов из Мадаина. В результате руины пиршественной залы Хосрова стоят и сегодня, свидетельствуя о древней славе Сасанидов.
Круглое пространство за внутренними стенами нового города предназначалось исключительно для Золотого дворца Мансура, примыкающей к нему мечети, зданий различных административных учреждений и гвардейских казарм. Ездить верхом по внутреннему городу дозволялось одному халифу; всем прочим предписывалось слезть с коня у ворот внутренних стен и приближаться к дворцу пешком. Первоначально пространство между внутренними и внешними стенами отводилось под городские базары и лавки; но из опасения, что туда смогут проникнуть шпионы, или же халифскому «святая святых» будут угрожать народные бунты, купцы, лавки и горожане были вовсе удалены из крепости, а пояс между двумя кольцами стен был отдан военачальникам и должностным лицам под жилые дома. Мансур назвал свою новую столицу
Мансур страстно увлекся строительством и тратил на него огромные суммы. Тем не менее он был известен своей скупостью. Горе тому инженеру или строителю, в чьих книгах обнаруживалась малейшая финансовая неточность. Его тут же бросали в тюрьму, откуда он мог выйти, только заплатив все до последней полушки. И действительно, непочтительные подданные величали халифа Абу-л-Даваник, Ломаный Грош, хотя при необходимости он готов был тратить деньги без ограничений.
Однажды, говоря проповедь во время паломничества в Мекку, он попытался очистить себя от обвинений в скаредности. «Я казначей Бога, — сказал он. — Он поставил меня над своими доходами, которые я делю в соответствии с его благой волей. Поистине, Господь сделал меня замком его сокровищницы. Когда он желает, Он отпирает меня». Однако народ едко заметил, что Повелитель правоверных пытается переложить на Аллаха ответственность за свое скряжничество. Несомненно, эта проповедь проливает яркий свет на различие между Аббасидами и Омейядами. Мансур называет себя представителем и доверенным лицом Бога. Ни непосредственные преемники Пророка, ни Омейяды никогда не претендовали на что-либо большее, нежели роль устроителей мирских дел мусульманской общины.
Рассказывают, что Мансур заключил личное соглашение с дворцовым поваром, согласно которому последнему позволялось забирать головы, внутренности и шкуры животных, забитых в пищу, при условии что он будет бесплатно снабжать дворец дровами для нужд кухни.
В другой раз, путешествуя, Мансур услышал пение своего старого слуги, который погонял его верблюда. Халифу так понравилась эта песня, что он дал старику полдирхема — что, должно быть, примерно равнялось шестипенсовой монете.