Арабская петля

Здесь все не так, может от того, что война не своя, чужая… Может потому, что в нем самом мало осталось от того переполненного романтическими грезами лейтенанта, что плакал не чувствуя катящихся по щекам слез, тормоша завалившегося вдруг рядом с пробитым пулей снайпера горлом сержанта — замкомвзвода. Может потому, что с возрастом он стал жестче и циничней… Он не знал точного ответа. Непреложной истиной было только одно — здесь про смерть не говорили „пал, до конца исполнив долг“, здесь не принято было плакать и клясться отомстить, здесь говорили „непруха“ и отворачивались, пожимая плечами, стараясь лишний раз не смотреть, не впускать в себя отчаяние и боль. И сердца покрывались жесткой коростой старательно культивируемого равнодушия и цинизма, продолжая саднить и обливаться кровью внутри. Мы „псы войны“, „дикие гуси“, мы в любой момент готовы убивать и умирать, только плати! Нам плевать на смерть, как свою, так и чужую! Это лишь одно из досадных неудобств нашей работы, профессиональный риск! Жить тоже опасно — от этого умирают! Так что, вперед, псы! Команда: „Фас!“, прозвучала! А тех, кто останется жив, ждут заветные бумажки с рожами президентов!

— Можете ими подтереться, уроды! — вслух произнес Стасер, погрозив для убедительности куда-то вверх кулаком, и быстро зашагал в сторону залитого лучами заходящего солнца ангара.

Новость о предстоящем походе его группа вопреки ожиданиям восприняла с философским спокойствием, по крайней мере, открытого недовольства никто не проявил. Так поворчали для приличия, как ворчал бы впрочем любой русский мужик по дурости начальства вдруг озадаченный неожиданным, с его точки зрения ненужным да к тому же еще рискованным и трудным делом. А вскоре и сам Стасер перестал рефлексировать по поводу предстоящей поездки, успокаивая себя мыслью, что двести километров это не тысяча. В конце концов, на их хаммерах вполне можно было пролететь такое расстояние за два-три часа, благо маршрут пролегал по довольно крупному шоссе, состояние которого хоть и не могло тягаться с европейскими автобанами, но все же поддерживалось примерно на уровне родных российских дорог. Да и вообще, многие гарды только проводкой колонн и занимаются, и ничего, как-то выкручиваются же, ну понятно, бывает, попадают в засады, бывает, гибнут, но не каждый же раз такие приключения. „Тем более давно проверено в первый раз и в последний обычно сходит с рук любая глупость!“ — напомнил он себе собственное поверье.

* * *

Выстрел грохнул неожиданно и совсем рядом, заставив его вздрогнуть как от удара бича. Он уже разделся до пояса и предвкушал несколько часов блаженного сна и полного покоя так желанного после рутинного без происшествий, но все-таки настоящего боевого дежурства с напряженным вглядыванием в осточертевшие силуэты развалин в надежде упредить в любой момент готовую вылететь оттуда смерть. Группа Стасера дежурила с трех часов дня до трех часов ночи, они всегда делили сутки на две смены, и сейчас на посты ушла группа Бека. Расчет был на то, что к утру на постах окажется сравнительно бодрая и выспавшаяся свежая смена.

Нападения хаджей случались, как правило, под утро за пару часов до рассвета, именно тогда, когда усталость и сон так или иначе притупляют внимание даже самых бдительных стражей, а спящему человеку требуется гораздо больше времени чем вначале ночи на то, чтобы стряхнув с себя паутину предрассветных миражей включиться в реальность и начать действовать защищая свою жизнь. Когда-то в курсантской роте Стасера, замученной многочисленными караулами, это время, за наибольшую трудность выстаивания на постах, звалось „собачьей вахтой“. Много позже, уходя со своей разведгруппой в рейды по контролируемой боевиками территории Чечни, он звал его часом волка. Все зависело от того охранник ты, или стремительно и бесшумно скользящий в неверных предутренних сумерках диверсант. Стасер благодаря неуемной энергии, несколько непочтительно обзываемой родственниками шилом в заднице, успел побыть и тем и другим.